И. Крамской. Христос в пустыне

Прочитала очень интересную статью:  https://blog.predanie.ru/article/evangelskij-ateizm/  Полемическая вещь. Там есть над чем поразмышлять, с чем подискутировать. Например, мысль о расхождении слов и дел.

Конечно, она не нова. Об этом кто только не говорил, начиная, едва ли не Клюнийской реформы, а может, и раньше, если вспомнить все капитулярии против негодных священников и т. д. Я и сама много думала над этим, и когда изучала историю Церкви, и когда писала свои произведения…
На мой взгляд, интереснее не констатировать очевидное, а попытаться понять, когда, в какой точке, с чего начался этот разлом, чем он вызван.

Эта мысль всегда особенно занимала меня в связи с жизнью церкви исторической. Все старалась понять, как религия любви, милосердия и надежды выродилась в такие чудовищные формы, как Крестовые походы, Верденская резня, инквизиция и прочие ужасы, творимые во имя Бога и именем Его. Почему это стало возможно?

Почитать историю ранних христианских общин – изумляешься и почти умиляешься. Конечно, исследователи часто бывают предвзяты, тот же Гарнак, например, слишком эмоционален. Но тем не менее, если взять даже сухой остаток, без эпитетов и восторженных оценок, жизнь в этих общинах действительно была близка к евангельскому идеалу: люди ощущали себя братьями по вере, детьми одного Небесного Отца, помогали друг другу, граница между рабами и господами была почти размыта благодаря общей вере. И в суровом мире, где христиане были отверженными и гонимыми, эти общины часто становились единственным прибежищем для маргиналов и отщепенцев Pax Romana.
Куда же все это делось?

Мне кажется, разлом начался тогда, когда Церковь стала не просто легальной, но и прочно связала себя с государством. С империей, которая с ее помощью пыталась решить свои проблемы и сохраниться как таковая. Империи это удалось. После легализации христианства Восточная Римская империя просуществовала еще тысячу лет, а Запад много веков жил миражом и мечтой о великой Римской католической империи, которую периодически пытались воплощать правители вроде Карла Великого и Оттона I, а потом Габсбурги.

Но сохранилась ли церковь? Осталась ли она равной самой себе, той апостольской церкви, проповедники которой несли благую весть римскому миру и другим народам?

Разумеется, нет. Связав свою судьбу с судьбой государства, заключив союз с мирской властью, зачастую, особенно на Западе, слившись с ней, Церковь встала на тот путь, на котором неизбежен был этот разлом, перерождение, отход от апостольского идеала.
Сказано: «Никто не может служить двум господам».

Но Церковь именно это сделала. Вместо того, чтобы отдавать кесарю кесарево, она захотела присвоить кесарево себе.
Конечно, тот же Блаженный Августин в «О граде Божьем» прекрасно объяснил, почему так было нужно. Чтобы оспорить эту великую казуистику, основанную, к тому же, на пламенной вере, надо самому быть Иоанном Златоустом или Василием Великим.
А если говорить просто, церковь объединилась с государством, дабы выжить и сохранить влияние. Вроде, все просто.

Но… Апостол язычников дал великий пример служения и успешной проповеди Евангелия за пределами Палестины, вдохновивший многих подвижников.

И в долегальные времена, и после легализации церкви миссионеры несли благую весть народам, не включенным в римскую ойкумену. Конечно, многие из них находили лишь мученическую кончину, пытаясь объяснить суровым детям войны, что жить надо в мире и любви к ближнему, но многим и сопутствовал успех.
Один из самых ярких примеров – Ульфила, апостол готов, кстати, упорно вычёркиваемый официальной церковью из числа крестителей и святителей, достойных памяти и почитания. Он не только не канонизирован (честь, которую церковь нередко оказывала весьма сомнительным и, прямо говоря, недостойным этого личностям), о нем даже статьи в официальных церковных энциклопедиях написаны так неуверенно и осторожно, со столькими экивоками, словно церковные мужи до сих пор не понимают, как нему относиться.
А между тем, заслуги Ульфилы никак не меньше, а если рассуждать непредвзято, гораздо больше, чем заслуги того же Святого Ремигия, апостола франков. Ремигий просто крестил умного, хитрого, амбициозного вождя, который выбрал католическую веру, как опытный игрок выбирает выигрышную карту. В решении Хлодвига было столько же религиозного порыва, сколько в предложении дожа Дандоло крестоносцам идти на Константинополь вместо Иерусалима.
Ульфила же крестил воинственный языческий народ, живущий вне пределов империи, в суровых условиях перманентной опасности и войны. И крестил не формально, просто совершив обряд, а всерьез, донеся и разъяснив язычникам суть благой вести. Для этого разработал готский алфавит, новый религиозный язык для народа, не имевшего представления о философии и богословии, перевел на этот язык Библию, причем, как утверждают исследователи, намеренно исключил из перевода Книги Царств, дабы не потакать природной воинственности готов.

И его проповедь имела успех. Христианство распространилось среди готов настолько, что еще до прихода к границам римского мира, в 369 – 372 годах, у них были гонения на христиан и религиозный раскол внутри племен. А это возможно только при глубинном, масштабном проникновении религии. В империю готы пришли крещеными. Более того, их проповедники распространяли христианство среди соседних племен. Бургунды, вандалы впервые узнали благую весть не от римских миссионеров, а от готских. Христианство укоренилось среди этого народа столь прочно, что, когда в 711 году Королевство вестготов захватили арабы, готы практически сразу начали Реконкисту, суть которой была именно в освобождении христианских земель из-под власти иноверцев. И это несмотря на то, что в Халифате первых веков была веротерпимость и уважение к иноверцам, особенно к тем, кто исповедовал авраамические религии. Там не притесняли ни по этническим, ни по религиозным признакам. Тем не менее, готы отстаивали свое право жить христианами на христианской земле. То есть, быть готом значило для них быть христианином.
Не думаю, что для франков того же времени существовала такая же максима. Франки были крещены формально по слову вождя, там обряд предшествовал истинному обращению и часто подменял его, ибо, если почитать тех же церковных авторов, например, Григория Турского, франки, даже знатные вельможи и короли, называя себя католиками, жили по языческим обычаям и не собирались от них отказываться.
Однако Ульфила, поскольку официальная церковь не уверена в чистоте и ортодоксальности его символа веры, не почитается ей, как великий проповедник и миссионер.

Перед церковью не стоял вопрос уничтожения, не было реальной опасности, что варварские племена, наводнившие империю, уничтожат само христианство.
Варвары приходили в Рим за добычей и в поисках земель для поселения, они хотели стать частью Pax Romana, присвоить его богатства. Им не было дела до того, во что верят те, кого они стремились завоевать. К тому же побежденные в военном смысле, римляне в плане интеллектуальном и культурном практически всегда оказывались победителями и навязывали пришельцам свою культуру, образ жизни, очаровывали достижениями цивилизации.

Да и что могли противопоставить им германцы – свое простое и суровое язычество? Оно никуда не делось. Языческое мировоззрение оказалось живучим настолько, что мы наблюдаем его в рыцарской этике Средневековья, в эпических произведениях, из которых выросли приключенческие и авантюрные романы, даже у Данте в его «Божественной комедии». Вчитайтесь в его описания ада – абсолютно языческое, странным образом соединенное с достаточно формальным пониманием христианства.

Так что речь шла не об угрозе христианству, а об угрозе Церкви, как организации, как землевладельцу, как государственной структуре.
Но сращение церкви и государства – есть самоубийство церкви, как eklessya, описанной в Евангелиях. Нельзя служить двум господам – власти земной и Царю Небесному. Власть земная, даже самая демократичная – всегда насилие, навязывание, всегда применение силы, возвышение одних над другими, присвоение права судить и осуждать. Разве это хоть чем-то похоже на евангельский идеал?

Разве не сказано: «Царство мое не от мира сего»? Поэтому «отдавайте богу богово, а кесарю кесарево».

Мне кажется, любая религия, пытаясь встроиться в государственную систему, подменяет самое себя, извращает себя, утрачивает первоначальную чистоту.
Так было с исламом, так было с иудаизмом, который из религии патриархов и пророков стал религией царей и первосвященников. Кстати, к моменту разрушения Второго Храма иудаизм находился в заметном упадке. Может быть, именно это и обеспечило успех христианству даже в Палестине. А когда началась эпоха Рассеяния и религия Авраама снова перешла на полулегальное или совсем нелегальное положение, как ни странно, началось возрождение.

Так что, по-моему, первой точкой разлома можно считать 313 год, знаменитый Медиоланский эдикт Константина Великого, затем, Первый Вселенский собор (325 год) и принятие Никейского символа.
Ну а точка невозврата – 380 год, когда Феодосий Великий выпустил знаменитый эдикт «О вселенской вере», в котором, в частности, говорилось:

«В соответствии с Нашим распоряжением, все народы, находящиеся под управлением Нашей Милости, должны придерживаться веры, переданной римлянам апостолом Петром, ибо она очищает и по сей день. Это есть та вера, которой следует понтифик Дамасий, а также епископ Александрии Петр, человек апостольской святости. Следуя апостольской святости, иначе говоря, в соответствии с учением апостолов и Евангелия, мы должны верить в единого Бога Отца, Сына и Святого Духа, придерживаясь положения о том, что они равны по величию, а также догмата о Святом Духе».

В следующем же году император при молчаливом согласии Церкви или Церковь при поддержке императора сделала гигантский шаг к тому самому расхождению Слова и дела, когда на Втором Вселенском (Константинопольском) соборе были объявлены преследование ересей и борьба с язычеством.
Но это – тема отдельная.

Источник:  ДЗЕН