Александр Адабашьян на церемонии вручения премии «Триумф», 2011 год

Пошлость в том, что кино сегодня оценивают не по художественной составляющей, а по количеству зрителей, уверен Александр Адабашьян. Его возмущает, что лайки стали критерием значимости, а борьба за равноправие приняла гротескные формы. Об этом сценарист, режиссер и художник рассказал «Известиям» накануне своего юбилея — 10 августа ему исполняется 75 лет.

— Вы мечтали быть художником, а оказались в кино. Не комплексуете, что не реализовались в первой профессии?

— У меня никогда не было комплексов. Я всю жизнь занимался только тем, что мне интересно. Ни разу не работал ради денег или престижа. Я отказывался от выгодных предложений, понимая, что это не мое.

— Какой из своих талантов вы считаете главным?

— У меня есть какие-то способности, но не таланты. Сегодня, правда, все девальвировалось: если человек что-то умеет немножко лучше других, это уже не талант, а гений. Я свои способности не развивал в достаточной степени. Сказать, что какая-то из них основная, не смогу. Они тем и интересны, что их несколько.

— Вам не кажется, что вы распыляетесь?

— Наверное, да. Может, именно в этом дело. Если бы начал работать в одном направлении, то сконцентрировался бы. Мог бы достичь чего-то большего. Для достижения результата кроме способностей нужно еще и страстное отношение к предмету приложения усилий. У меня такой одержимости писать, или рисовать, или актерствовать нет. Не наградили меня родители.

— В вашей биографии есть постановка оперы «Борис Годунов» с Валерием Гергиевым в Мариинке. Почему вы больше не работаете в музыкальном театре?

— Потому что с постановкой «Годунова» была чистая случайность, происшествие. Надо было сделать спектакль очень быстро. В силу музыкального образования я понимаю, что это совершенно не мое дело. Я старался не наступать на драматургию произведения А современная постановка классики зачастую сводится к тому, чтобы по открытии занавеса зрители совершенно обалдели. Люди пришли на «Волшебную флейту» Моцарта, а там милиционер сидит под деревом. Но какие могут быть претензии? Постановщики долго работали, старались, переделывали созданное автором. По ходу певец попросил немного изменить партию. Ну хорошо.

В итоге получается такое, что никто еще не делал и не сделает. И в этом удача постановщиков. Это все равно, что на портрете фломастером подрисовать рога и бороду, а потом еще взять зубную пасту и поверх жирным слоем внести яркие штрихи. Ну зачем? Купи холст, сколоти подрамник, возьми зубную пасту и малюй.

— Как говорил критикам Илья Глазунов, «возьмите кисть, напишите лучше».

— Пошлости в искусстве полно. Если раньше любой намек на эротику был табуирован, то сейчас порнография стала практически обыденным явлением. Также нормальным стало насилие и его смакование. Тот же Тарантино делает это еще и с комическим уклоном. Я сходил на его последнюю картину «Однажды в… Голливуде». Зал заходился от смеха, когда девицу таскали за волосы, били об угол стола и брызги крови летели в разные стороны. Народ такое зрелище веселит. 50 лет назад подобное кино успеха бы не имело. Нужно было постепенно довести людей до того, что болевой порог изменился, и мы, не жмурясь, смотрим на простреленные головы.

Пошлость кроется и в том, что кино стали оценивать не по художественной составляющей, а по количеству зрителей. Если фильм посмотрели 30 млн — значит, он априори хороший, а если миллиард — вообще шедевр.

Если колбасу едят тоннами, она хорошая, если у блогера миллион лайков — в него впихивают рекламу. А о чем этот блогер пишет, какая разница… Лайки стали современным критерием значимости.

— А вы интересуетесь жизнью в виртуальном пространстве?

— Нет. Я не интересуюсь блогерами, как не интересуюсь воронами, которых у меня на даче уйма. Утром, когда они начинают каркать, сил нет бороться с ними. Смотрю и думаю: если их так много, наверное, это главные птицы.

— Уже не в равных, а больше должно быть афроамериканцев. Скоро и шахматы объявят расистской игрой, потому что белые начинают. А с чего это вдруг они начинают? Значит, у них преимущество.

— Как вам кажется, до нас это дойдет?

— Если не примем мер. Потому что эта зараза хорошо организованная. Помню, когда разваливали СССР, мы с Павлом Лебешевым снимали документальное кино для одной промышленной кооперации. Как-то едем в поезде с продюсером-грузином. Чуть выпили, и он под страшным-страшным секретом рассказал, что, когда Грузия отделится от России и та перестанет сосать из нее соки, на одной боржомской воде страна станет Кувейтом. Мол, есть верный расчет. Прошло 30 лет. Не появилось второго Кувейта.

— Сколько языков вы знаете?

— Свободно говорю по-французски, неплохо знаю итальянский.

— А английский?

— Начинал учить, пока не съездил в Америку. Потом резко бросил.

— Вам так не понравилась страна?

— Очень не понравилась. Как-то меня пригласили с фильмом «Мадо» на фестиваль французского кино. Проехал с картиной по США и разочаровался. Всё не мое. Не хочется ни работать там, ни на языке их говорить. Да и в Европе не стал бы жить. Там надо родиться, чтобы все понимать. Мне на Родине хорошо. Миссия Америки — опошлить вселенную. Это сказал Диккенс в позапрошлом веке, не я. А дальше определить цену всему. И тогда становится просто и ясно: если хорошо покупается — значит, талантливо. А что не берут, то плохо. И так везде, будь это искусство или производство сосисок.

— Сценарий фильма «Очи черные» вы с Никитой Михалковым писали в Париже. Вам для творчества необходима особая обстановка?

— Нет, никакой обстановки не нужно. Это работа. В Париж мы поехали, чтобы встретиться и договориться о съемках с Мастроянни. Там продюсер попросил нас написать небольшую заявку сценария, чтобы представить ее Марчелло. Мы с Никитой жили в гостинице «Лютеция», где во время войны находилось гестапо, там и писали. Конечно, приятно работать в красивом месте. Но ни особых условий, ни вдохновения для работы мне не надо.

Александр Адабашьян и Никита Михалков на церемонии открытия Музея кино в павильоне №36 на ВДНХ, 2017 год
Фото: ТАСС/Вячеслав Прокофьев

— Как это — писать вдвоем? Один сочиняет, другой записывает?

— Я люблю писать сценарий с режиссером. Без него это делать глупо, потому что придется подгонять «по фигуре». Режиссеры часто просят переделывать сценарий, они ведь лучше знают, как будут снимать.

Всегда бывают недовольства, но потихоньку все выстраивается, поэтому надо писать для конкретного режиссера и с ним.

— В последнее время вы все больше работаете с Анной Чернаковой. Нашли соавтора для работы над детским кино?

— С Анной мы уже несколько картин сделали: «Собачий рай», «Жили-были мы». Сейчас работаем над фильмом по рассказам Зощенко «Про Лёлю и Миньку». Надо дождаться, чтобы наша работа кому-нибудь понравилась, чтобы дали на нее деньги. Это самое сложное. В детский кинематограф у нас не спешат вкладываться. А зря.

— Творчество в компании Никиты Михалкова, композитора Эдуарда Артемьева, оператора Павла Лебешева было исключительно продуктивно. «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Пять вечеров», «Неоконченная пьеса для механического пианино» и другие фильмы. А когда вы расходились по разным проектам, ощущали нехватку друг друга?

— Безусловно. Я точно ощущал. Но именно благодаря этой работе чему-то научился. За годы совместного творчества в кинопрофессии я поднаторел достаточно, чтобы существовать одному. Но ни в коем случае я никогда не противопоставлял себя друзьям.

— Распускали слухи: мол, я кому-то дал интервью и сказал, что все картины Михалкова на самом деле сделал я. Появление сплетен естественно, тем более все картины были успешными. Никита Михалков всегда вызывал раздражение. Он начал сниматься с раннего возраста и делал это удачно. Потом сам начал снимать — тоже успех. Если сначала говорили, что это заслуга папы, то потом стали искать в другом месте. «Это не Михалков. На него работают», — пыхтели завистники. Серым кардиналом, сочиняющим за Михалкова, оказывается, был Адабашьян. А Лебешев снимал красиво. Михалков же только подписывал. Говорили, что у него есть штат литературных негров. Но если у Дюма был такой кооператив авторов, то у Михалкова точно нет. Всё это из зависти. Недоброжелателей у Никиты было много и тогда, и сегодня.

Сейчас его программа «Бесогон» выходит в интернете. И у него огромное количество лайков, миллионы просмотров. Я после каждого «Бесогона» ему звоню. Что-то мне нравится больше, что-то меньше, но это скорее по форме. А по сути я полностью разделяю взгляды Михалкова на происходящее.

— Глядя на вас, наверняка многие вспоминают фразу из «Собаки Баскервилей» — «Овсянка, сэр». А вы любите овсянку?

— Да. Понимаю. Прилепилась из картины. Я ел овсянку и до кино, и после. Кстати, на съемках ее очень вкусно готовила ассистент по реквизиту. Она ее с вечера замачивала в молоке. Я сам себе по утрам готовлю, но такой вкусной ни разу не получалось.

Кадр из фильма «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона: Собака Баскервилей» (1981 год)
Фото: Гостелерадио СССР

Вообще, я с пониманием отношусь к реакции людей и не понимаю коллег, которые уворачиваются от поклонников, говорят, как их утомляет внимание. Кокетство. Так и хочется спросить: ну что ж ты в эту профессию полез, иди шпалы укладывай, хорошо оплачивается, никто узнавать не будет. Но нет, почему-то надо сниматься, мелькать в рекламе, а потом бегать, надвинув на глаза кепку.

У меня в Париже есть такой приятель-режиссер. Лето, жара, народ чуть не в купальниках ходит, но он идет в темных очках, кепке и черном плаще. Маскируется, чтобы никто не узнал. Вся улица на него оборачивается. Смех, да и только.

— Сейчас самое время спокойно передвигаться. Надел маску, и никто не узнает.

— Мне кажется, теперь некоторые страдают от нехватки внимания. Честно говоря, ощущение себя особенным может не только сыграть плохую службу, но и обернуться трагедией. Возьмите историю Михаила Ефремова. Сколько раз ему сходило с рук, потому что узнавали. Поэтому и на этот раз он спокойно сел за руль.

Конечно, в большой степени виновата система «копеечной коррупции». Известный человек, подвыпив, может спокойно водить машину. И наверняка Михаил неоднократно это практиковал. Возможно, его даже останавливали и говорили: ой, а что-то от вас пахнет. А потом делали селфи со знаменитым актером. Интересовались: больше не будете? И отпускали, взяв слово, что это в последний раз. Это ощущение, что мне разрешено больше, чем остальным, и рождает некую уверенность в своей особости.

— Сейчас Михаил Ефремов отказался от признания вины.

— Значит, будет придуман какой-то адвокатский ход. Видимо, ему придумают новую историю. Скажут, что в тот момент у него был приступ эпилепсии, что машина неисправна, руль вдруг заклинило, под педаль тормоза что-то попало, когда пытался затормозить. А еще лучше — дискредитировать сторону ответчиков, что мы тоже наблюдаем. Тем более что стало увеличиваться количество желающих стать потерпевшей стороной в процессе. И уже говорят: мол, родные погибшего просят бешеные деньги. Посмотрим, что из всего этого выйдет.

***

Зоя Игумнова

Источник:  Известия