Даниил и Алла Андреевы. 24 февраля 1959 года

Даниил Андреев – сын знаменитого русского писателя Леонида Андреева – родился 2 ноября 1906 года…

Образование Даниил получал сначала у домашнего педагога, а в 1917 году его отдают учиться в элитную гимназию Рэпмана. После революции эту частную гимназию преобразовали в государственную среднюю школу №90, которую Даниил и закончил в 1923 году.

Талантливого юношу ждало большое литературное будущее – это понимали и его близкие и он сам, но что-то не так было с его творчеством. Практически все его творения, с самых детских лет, содержали мистические, непонятные многим, элементы, персонажи, образы. Всем казалось, что ребёнок, в силу возраста, просто придумывает несуществующие планеты и миры, события и их героев, фантазирует. Но с годами эта особенность его творчества не исчезала, а только крепла и развивалась – молодого человека влекла одному ему известная дорога…

Не случайно в детстве Даниил увлёкся и астрономией, часами рассматривая с крыши звёздное небо. Узнав об этом увлечении сына, Леонид Андреев записывает: «Даня совсем как мой герой из драмы «К звёздам»: кругом бушует война и революция, а он пишет мне целое письмо – только о звёздах». И никто этому не удивлялся – окружающим его близким людям не казалось аномальным, что Даня чувствует и видит то, что сокрыто от других. Для них это лишь означало, что растёт одарённый и необычный ребёнок, у которого будет своя судьба и своя дорога. И сам Даниил понял это достаточно рано.

В 14-летнем возрасте возле храма Христа Спасителя он впервые испытал мистическое видение, мистическое озарение, которое позже описал в своём стихотворении и из которого видно, что он воспринял это видение для себя вполне определённо: «Казалось – огненного гения лучистый меч пронзил сознанье, и смысл народного избранья предощутился…», – пишет он. Это видение не напугало юношу, наоборот, – подтвердило его ощущения, укрепило в убеждении своей избранности, в необходимости осуществить предначертанное. Вот как он пишет об этом видении в «Розе мира»: «Первое событие этого рода, сыгравшее в развитии моего внутреннего мира огромную, во многом даже определяющую роль, произошло в августе 1921 года, когда мне ещё не исполнилось пятнадцати лет. Это случилось в Москве, на исходе дня, когда я, очень полюбивший к тому времени бесцельно бродить по улицам и беспредметно мечтать, остановился у парапета в одном из скверов, окружавших храм Христа Спасителя. Был, очевидно, уже седьмой час, и в церквах звонили к вечерне…  Событие, о котором я заговорил, открыло передо мной, или, вернее, надо мной такой бушующий, ослепляющий, непостижимый мир, охватывавший историческую действительность России в странном единстве с чем-то неизмеримо большим над ней, что много лет потом я внутренне питался образами и идеями, постепенно наплывавшими оттуда в круг сознания. Разум очень долго не мог справиться с ними, пробуя создавать новые и новые конструкции, которые должны были сгармонизировать противоречивость этих идей и истолковать эти образы. Процесс слишком быстро вступил в стадию осмысления, почти миновав промежуточную стадию созерцания. Конструкции оказались ошибочными, разум не мог стать вровень со вторгавшимися в него идеями, и потребовалось свыше трёх десятилетий, насыщенных дополняющим и углубляющим опытом, чтобы пучина приоткрывшегося в ранней юности была правильно понята и объяснена».

О втором видении также читаем в «Розе мира»: «Второе событие этого порядка я пережил весной 1928 года в церкви Покрова-в-Левшине, впервые оставшись после пасхальной заутрени на раннюю обедню: эта служба, начинающаяся около двух часов ночи, ознаменовывается, как известно, чтением – единственный раз в году – первой главы Евангелия от Иоанна: “В начале было Слово”. Внутреннее событие, о котором я говорю, было и по содержанию своему, и по тону совсем иным, чем первое: гораздо более широкое, связанное как бы с панорамой всего человечества и с переживанием Всемирной истории как единого мистического потока, оно, сквозь торжественные движения и звуки совершавшейся передо мной службы, дало мне ощутить тот вышний край, тот небесный мир, в котором вся наша планета предстаёт великим Храмом и где непрерывно совершается в невообразимом великолепии вечное богослужение просветлённого человечества».

И третий случай с Даниилом того же порядка описывается, опять же в «Розе мира», так: «В ноябре 1933 года я случайно – именно совершенно случайно – зашёл в одну церковку во Власьевском переулке. Там застал я акафист преподобному Серафиму Саровскому. Едва я открыл входную дверь, прямо в душу мне хлынула тёплая волна нисходящего хорового напева. Непреодолимая сила заставила меня стать на колени, хотя участвовать в коленопреклонениях я раньше не любил: душевная незрелость побуждала меня раньше подозревать, что в этом движении заключено нечто рабское. Но теперь коленопреклонения оказалось недостаточно. И когда мои руки легли на ветхий коврик, распахнулась какая-то тайная дверь души, и слёзы ни с чем не сравнимого блаженного восторга хлынули неудержимо. И, по правде сказать, мне не очень важно, как знатоки всякого рода экстазов и восхищений назовут и в какой разряд отнесут происшедшее вслед за этим. Содержанием же этих минут был подъём в Небесную Россию, переживание Синклита её просветлённых, нездешняя теплота духовных потоков, льющихся из того средоточия, которое справедливо и точно именовать Небесным Кремлём. Великий дух, когда-то прошедший по нашей земле в облике Серафима Саровского, а теперь – один из ярчайших светильников Русского Синклита, приблизился и склонился ко мне, укрыв меня, словно эпитрахилью, шатром струящихся лучей света и ласкового тепла. В продолжение почти целого года, пока эту церковь не закрыли, я ходил каждый понедельник к акафистам преподобному Серафиму и – удивительно! – переживал это состояние каждый раз, снова и снова, с неослабевающей силой».

Даниил наверняка размышлял о том, почему, зачем ему дан этот дар – видеть и чувствовать сокрытое, проникать в иные миры и измерения, осознавать и познавать иную реальность? И отвечал себе – чтобы донести всё это до людей, до человечества, другого ответа он, сын знаменитого писателя, не видел. Будучи уже зрелым человеком в одном из писем к двоюродному брату  Александру Доброву он пишет: «… я принадлежу к тому сорту людей, которые, приобретя что-нибудь ценное, жаждут придать этому подходящую форму и поделиться с другими».

Отдельная и большая страница его жизни – путешествия, общение с природой. С 1928 года Даниил почти каждое лето отправлялся на отдых куда-нибудь в провинцию. В небольшом городке снимал комнату и уходил в походы, общаясь с местными людьми, с природой…

Даниил был уверен, что природа вся соткана из живых существ, что ветер, снег, река, цветы – всё имеет душу. Вот как поэтично описывает он свою встречу с полем цветущих подсолнечников:

«Счастливо усталый от многовёрстной прогулки по открытым полям и по кручам с ветряными мельницами, откуда распахивался широчайший вид на ярко-голубые рукава Днепра и на песчаные острова между ними, я поднялся на гребень очередного холма и внезапно был буквально ослеплён: передо мной, не шевелясь под низвергающимся водопадом солнечного света, простиралось необозримое море подсолнечников. В ту же секунду я ощутил, что над этим великолепием как бы трепещет невидимое море какого-то ликующего, живого счастия. Я ступил на самую кромку поля и, с колотящимся сердцем, прижал два шершавых подсолнечника к обеим щекам. Я смотрел перед собой, на эти тысячи земных солнц, почти задыхаясь от любви к ним и к тем, чьё ликование я чувствовал над этим полем. Я чувствовал странное: я чувствовал, что эти невидимые существа с радостью и с гордостью вводят меня, как дорогого гостя, как бы на свой удивительный праздник, похожий и на мистерию, и на пир. Я осторожно ступил шага два в гущу растений и, закрыв глаза, слушал их прикосновения, их еле слышно позванивающий шорох и пылающий повсюду божественный зной».

В другом месте о соприкосновении с природой читаем такой его рассказ:
«Швырнув на траву тяжёлый рюкзак и сбрасывая на ходу немудрящую одежду, я вошёл в воду по грудь. И когда горячее тело погрузилось в эту прохладную влагу, а зыбь теней и солнечного света задрожала на моих плечах и лице, я почувствовал, что какое-то невидимое существо, не знаю из чего сотканное, охватывает мою душу с такой безгрешной радостью, с такой смеющейся весёлостью, как будто она давно меня любила и давно ждала. Она была вся как бы тончайшей душой этой реки, – вся струящаяся, вся трепещущая, вся ласкающая, вся состоящая из прохлады и света, беззаботного смеха и нежности, из радости и любви. И когда, после долгого пребывания моего тела в её теле, а моей души – в её душе, я лёг, закрыв глаза, на берегу под тенью развесистых деревьев, я чувствовал, что сердце моё так освежено, так омыто, так чисто, так блаженно, как могло бы оно быть когда-то в первые дни творения, на заре времён. И я понял, что происшедшее со мной было на этот раз не обыкновенным купанием, а настоящим омовением в самом высшем смысле этого слова».

В одно из таких путешествий с ним произошло то, что он считал лучшим моментом своей жизни. О нём подробно рассказано в «Розе Мира»: «…Это совершилось в ночь полнолуния на 29 июля 1931 года в брянских лесах, на берегу небольшой реки Неруссы. Обычно среди природы я стараюсь быть один, но на этот раз случилось так, что я принял участие в небольшой общей экскурсии. Нас было несколько человек – подростки и молодёжь. Долго купались, потом собрали хворост и, разведя костёр в двух метрах от тихо струившейся реки, под сенью трёх старых ракит, сготовили немудрящий ужин. Темнело. Из-за дубов выплыла низкая июльская луна, совершенно полная. Мало-помалу умолкли разговоры и рассказы, товарищи один за другим уснули вокруг потрескивавшего костра, а я остался бодрствовать у огня. И когда луна вступила в круг моего зрения, бесшумно передвигаясь за узорно-узкой листвой развесистых ветвей ракиты, начались те часы, которые остаются едва ли не прекраснейшими в моей жизни. Тихо дыша, откинувшись навзничь на охапку сена, я слышал, как Нерусса струится не позади, в нескольких шагах за мною, но как бы сквозь мою собственную душу. Я лежал, то следя за ветвью, слабо колеблемой над моей головой жаром костра, то ловя скрывающуюся за ней голубую Вегу, то отворачиваясь и снова опускаясь взглядом к низко нависнувшим листьям, вырезавшимся на белом диске луны, как тонкий японский рисунок. Звёзды текли, и казалось, что вся душа вливается, как река, в океан этой божественной, этой совершенной ночи! Птицы, смолкшие в чащах, люди, уснувшие у хранительного огня, и другие люди – народы далёких стран, солнечные города, реки с медленными перевозами, сады с цветущим шиповником, моря с кораблями, неисчислимые храмы, посвящённые разным именам Единого, – всё было едино. Были минуты, когда стёрлась грань между я и не я. Само собой, разумеется, я не претендую (Боже упаси!!) на космическое сознание, но пережитое в ту ночь было крошечным приближением – всё-таки приближением – к нему»…

В июне 1944 года ознаменовалось судьбоносными переменами в его личной жизни – он женился на женщине, предназначенной ему самой судьбой – в этом он был абсолютно уверен. История их отношений и романтична и мистична одновременно. «У меня нет ни малейших сомнений, – писал он жене из тюрьмы в 1955 году, – что мы любим друг друга так, как это редко встречается на свете»…

В апреле 1947 года Даниила арестовали… Тюремный срок Даниил отбывал во Владимирской тюрьме, где начал главный свой труд – «Розу мира»… В апреле 1957 года – ровно через 10 лет после ареста – возле тюремных стен Даниила встречала жена…

Алла вспоминает: 12 октября 1958 года, дописав последнюю строчку «Розы мира», Даниил сказал очень серьёзно и печально: «Я кончил книгу. Но знаешь, не рад. Как у Пушкина: Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний. Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?»…

Даниил Андреев скончался 30 марта 1959 года в четыре часа дня… В 2006 году Алла Александровна Андреева погибла в пожаре в возрасте 88 лет.

В завершение очерка напрашивается четверостишие самого Даниила Андреева, кратко, но ёмко говорящее обо всём его творчестве:

«Мой стих о пряже тьмы и света
в узлах всемирного Узла.
Призыв к познанью – вот что это,
и к осмысленью корня зла».

Сокращённый вариант статьи “Босиком по снегу. Николай Николаев”