Часть IV. Идеалы Востока и Запада

Современная мысль стоит на рубеже: она накануне перехода на новую ступень сознания,
на которой радикально изменятся наши взгляды на самые коренные вопросы
человеческого бытия.

В прошлом письме мы говорили об историческом процессе. Рассматривая его со стороны
культурного творчества, можно подметить одно и то же повторяющееся явление:
направление, в котором идет творчество данной эпохи у родственных народов,
развивается по определенной линии до известного момента, а затем наступает перерыв,
требуется приток новой энергии, воздействие извне иных оживотворяющих сил. Иначе
исторический рассвет сменяется перезрелостью и начинается медленное увядание.
По-видимому, внутренний рост культурного творчества идет по одному и тому же
направлению без перерыва до тех пор, пока не завершится скрытая под его внешним
покровом мировая задача, нужная для всего человечества, после чего дальнейший рост
по тем же линиям становится уже невозможным; чтобы жить далее, созревшая культура
должна переменить направление и затем, оплодотворенная новыми импульсами,
возобновить свое движение уже по новым линиям.

Так было при переходе римской культуры, которая подготовила формы для европейской
гражданской общественности, в культуру христианскую. То же явление повторилось в
конце XIV столетия, когда, в так называемую эпоху Возрождения, влияние античных идей
и образцов древнегреческого искусства дало новое направление средневековому
творчеству, которому без этого оживотворяющего притока грозило омертвение в области
науки и искусства и опасное одичание нравов.

По всем признакам, наше современное европейское творчество подходит к такому же
кризису, когда дальнейшее его развитие по прежним линиям может привести уже не к
прогрессу, а к увяданию. Как и во все эпохи подобных кризисов, когда прежнее уже
заканчивается, а новое еще не выявилось, наша эпоха отмечена всеобщим
неудовлетворением, жадным исканием новых путей и новых светочей.

По-видимому, народное творчество полно свежей энергии и внутреннего значения лишь
до тех пор, пока осуществляются исторические задачи, нужные для всех; но когда
творчество уже вылилось в определенные формы и еще недавно зажигавшие задачи
перестают вдохновлять, это — ясный признак того, что идти далее по прежним линиям
уже бесполезно; необходимо искать новые пути и переходить на них, ибо жизнь не может
остановиться, а если ее искусственно задерживают из экономических целей, то она или
опрокидывает поставленные препятствия, или начинает пробивать новое русло, оставляя
упорствующих вне своего живого течения.

Но, могут мне возразить, в европейском творчестве еще так много энергии, еще так много
незаконченного, и перед ним стоит еще столько задач.

Относительно энергии можно согласиться; но куда уходит вся эта энергия? На
непрестанную борьбу общественных классов и народов, на удержание за собой
привилегированных мест, на стремление поработить более слабых и за счет
порабощенных развивать свои безудержно растущие эгоистические потребности.
Не будем обманывать себя: несмотря на весь блеск нашей цивилизации, несмотря на
высокое развитие позитивной науки, народы Востока имеют полное право считать нас
варварами за наш личный и национальный эгоизм, за наше неуважение к чужой жизни, за
наше попирание чужих прав, за полное несоответствие наших идеалов и нашей
действительности, за внутреннее противоречие между заветами нашей религии и
нашими проявлениями, за наши хищные вожделения, которые так ярко сказываются в
картинах с ног до головы вооруженных европейских народов, вожди которых зорко
подстерегают минуту, чтобы броситься на соседа и, подобно хищным зверям, начать
терзать друг друга.

Верно и то, что многие из социальных задач западной Европы еще не получили своего
завершения. Но линии, по которым должно пойти их завершение, обозначились уже
достаточно ясно, чтобы безошибочно предсказать, куда мы придем, если наша
общественная жизнь будет развиваться в прежнем направлении.

Если жизненная энергия европейского Запада по-прежнему будет полностью направлена
только на внешнюю культуру, а культура внутренняя будет оставаться в пренебрежении,
то все его инстинкты, склоняющие людей к борьбе, к конкуренции, к эксплуатации
сильного слабым, перенесутся с личностей на общественные классы, личный эгоизм
претворится в эгоизм общественный, и, получив санкцию закона и опираясь на
большинство, он неминуемо поведет жизненное творчество сперва к оскудению, а затем
и к полному вырождению.

Венгерский поэт Мадач написал в начале шестидесятых годов прошлого столетия
интересную пьесу под названием “Трагедия человека”, которую мне не удалось увидеть
ни на одной из европейских сцен. В ряде картин автор проводит перед зрителями
отдельные эпизоды из человеческой эволюции. Изгнанный из рая Адам, выведенный из
райского блаженства и неведения Люцифером, засыпает и видит себя воплощенным в
различных эпохах: то он египетский фараон, строящий пирамиды, то древнегреческий
герой Мильтиад, предаваемый смерти тем самым народом, которому он только что
вернул свободу; то римский патриций времен упадка, принимающий участие в оргии,
страшной по своему внутреннему мраку и внешнему цинизму; то средневековый
Танкред, возвращающийся из крестовых походов для того, чтобы перенести одно из
самых тяжких разочарований — разлуку с любимой женщиной, которая, несмотря на
любовь к нему, все же уходит в монастырь; далее он — то Кеплер, то Дантон, погибающий
на эшафоте, а затем он появляется в виде лондонского горожанина в темные времена
трущоб и наконец — в виде умирающего эскимоса. Но из всех проходящих перед
зрителем картин, рисующих ошибки, падения и безумства человека на различных
ступенях его многотрудного пути, самое жуткое впечатление производит восьмая
картина, изображающая торжество европейского социализма, проведенного по строгим
линиям научного материализма и внешнего формального равенства.

На сцене фаланстер, и в нем разные хитрые машины и обезличенные человеческие
фигуры в одинаковых, напоминающих каторгу, костюмах, без личного имени, под
номерами, руководимые во всех подробностях своей жизни последним словом науки.
Главное действующее лицо, не то администратор, не то врач, измеряя черепные кости
мальчика, находит, что они не подходят под установленный образец, и приговаривает не
пожелавшего подчиниться общим правилам к смерти.

Картина эта служит яркой иллюстрацией той мысли, что жизнь не терпит одностороннего
развития и принимает уродливые формы, когда средство превращается в цель и начинает
служить препятствием для свободного роста человека.

Внешняя культура должна быть лишь средством для выражения культуры внутренней;
красоте и утонченности форм должны соответствовать красота и утонченность
внутреннего содержания.

Это — неоспоримая истина, а между тем европейцы сделали из внешней культуры цель
всех своих стремлений и, подгоняя все свои понятия к возвеличению собственного идола,
пришли к совершенно неверному выводу, будто, совершенствуя формы, они в то же
время усовершенствуют и содержание.

Но это не верно; самая совершенная форма может служить не добру, а злу, если она не
одухотворена внутренней красотой и не приведена в согласие с требованиями высшей
правды.

Могучим противодействием для нашей европейской односторонности, опасные
последствия которой будут все более увеличиваться, могло бы служить внимательное
изучение иных верований и идеалов, освещающих жизненные задачи с совершенно
других сторон, нежели освещаем их мы.

Если мы возьмем два типа творчества, наиболее различные по своему характеру:
творчество древнего Востока, когда оно было в своем апогее, и творчество европейского
Запада в его современном состоянии — мы без труда сможем уловить то, что можно было
бы назвать “разделением труда” в огромном масштабе.

Созерцательный Восток устремлял свою творческую силу на внутреннее делание; отсюда
его совершенные психологические методы, его высокоразвитая этика, его утонченная
духовная культура и отсюда же его сравнительное равнодушие к земным задачам.
Деятельный Запад выполнял совершенно иную задачу: он проводил свое творчество
через земные формы, создавал высокую материальную культуру, которая и отвлекала все
его силы и внимание на внешнее делание; отсюда совершенство его научного анализа,
богатство его технических завоеваний, детальная разработанность его правовых и
экономических отношений и отсюда же его оторванность от невидимого духовного мира.
Я не могу взять на себя смелость дать моим читателям основательный анализ духовного
творчества древнего Востока; мне хотелось лишь указать на то, какое богатство духовных
сокровищ, какой обильный родник новых идей и высоких вдохновений могло бы
почерпнуть европейское сознание из глубин этого духовного творчества, если бы оно
сделалось для нас предметом внимательного и любовного изучения.

Обратимся к древней Индии, которая может служить наиболее ярким образцом
миросозерцания древнего Востока. Чем отличаются ее верования от западного
миросозерцания?

Во-первых, сознанием единства Вселенной. Религиозное сознание древней Индии было
до того проникнуто единством, что, глядя на окружающий мир, древний индус выражал
свое отношение к нему в словах: Tat twam asi, или это — ты, то есть ты связан со
Вселенной такими бесчисленными нитями, твое я так переплетено со вселенским Я, что
нет границы между тобою и миром. В сознании древней Индии вся мировая жизнь
представляет собой цепь явлений, в которой каждое звено соединено с другими
звеньями неразрывной внутренней связью.

Благодаря этому яркому сознанию единства, миросозерцание древней Индии являлось
живым осуществлением того научно-религиозного синтеза, которого так страстно ищет
западноевропейское расколовшееся сознание. Индийское сознание обнимало в
стройном единстве весь круговорот человеческой жизни — как личной, семейной,
общественной и государственной, так и посмертную эволюцию человека в невидимых
мирах. Для индуса явления видимого мира были лишь результатами, лишь проявлениями
жизни в невидимых мирах, их отражениями в мире материи.

Но, несмотря на всю разницу древневосточного и современного западноевропейского
миропонимания, и в том и в другом есть одно общее понятие, которое является как бы
мостом, переброшенным через тысячелетия, отделяющие истоки арийской мысли от ее
современного течения: это — учение об эволюции. Разница только в том, что в
европейском сознании учение это возникло лишь в середине прошлого столетия и
охватывает лишь круг внешних явлений, тогда как древний Восток исповедовал его в
глубочайшей древности и с большей последовательностью подчинял законам эволюции
не только явления физической жизни, но и невидимые явления жизни духа.
Второе. Из этого сознания единства вытекало совершенно иное отношение ко всей судьбе
земного мира. Древние индусы рассматривали ее в неразрывной связи с деятельностью
высших божественных Сущностей, которые служат посредствующей иерархией между
ограниченным человеком и Логосом нашей планетной системы. В представлении индуса
судьба народа складывается под воздействием этих высших Сущностей, которые дают
человеческой деятельности то или иное направление во имя отдаленных благих целей,
ускользающих от ограниченного сознания человека.

Из того же источника исходят и все представления древнего Востока о земной власти.
Убеждение в том, что высший носитель власти имеет связь с невидимым миром,
вызывало представление о чрезвычайно высоком нравственном уровне земного
властителя, который должен был всецело отвечать за благоденствие своих подданных.
Так, Конфуций, спрошенный одним царем, почему развелось так много воров в его земле,
ответил: “Если бы ты, о царь, жил честно и справедливо, не было бы воров в твоем
царстве”. Через все древние законы Индии красной нитью проходит ответственность всех
представителей власти за счастье, здоровье и благосостояние народов, которыми они
управляли. Отсюда происходит множество указаний в древней индусской литературе на
то, как нелегко было доставать начальников и настолько их деятельность была
ответственна и трудна.

За властителем в древней Индии стояло нечто, носившее в законодательстве Ману
название Данда, что вернее всего перевести словом Правосудие, которое зорко следило
за его действиями и требовало от него полного бескорыстия и безусловной
справедливости.

Чтобы осуществление такого высокого нравственного уровня царей и правителей
древнего Востока стало понятным, необходимо прибавить, что, согласно эзотерическим
указаниям, все они были посвященными в религиозные мистерии. Но для того чтобы быть
допущенным к посвящению, необходимо было пройти через строгую школу
нравственной дисциплины, которая развивала дух терпимости и самообладания, строгое
чувство ответственности и отречение от всех личных интересов. Правитель был в то же
время и мудрецом, понимающим внутренний смысл явлений и связь этих явлений с
прошлым и будущим управляемого им народа.

Любопытно сравнить эту идею сосредоточения власти в руках наиболее мудрого с
западноевропейским идеалом народовластия. Каковы будут последствия полного
проведения в жизнь этого идеала, можно отчасти судить по тем результатам, которые уже
начинают обнаруживаться в стране, где народовластие осуществлено в наибольшей
полноте. Я говорю об Австралии и вспоминаю речь австралийского министра земледелия
Суинбурна, который выразил сетования наиболее образованных людей своей страны в
таких словах[1]: “Австралия — одна из богатейших стран мира; она осуществила вполне
принцип демократии, ее жители обладают самыми широкими правами, а между тем мы
отстаем от других стран и в деле воспитания, и в постановке образования, и в других
важных отделах общественной жизни. Возьмем школы; все они в руках самого народа, но
они ведутся отвратительно; народ гораздо меньше думает о здоровом воспитании
молодого поколения, нежели об аристократическом правительстве. Точно так же мы
относимся и к нашим преступникам, к сумасшедшим, которые переполняют
сумасшедшие дома, и к нашим бедным. Никогда люди не нуждались так сильно в
мудрости, как нуждаемся мы теперь. Да, в мудрости. В этом вся трудность. Как найти ее и
каким образом водворить ее на место власти?” В признании этом ярко сказалась та
истина, что самые высокие общественные формы без внутренней культуры и до конца
проведенное равноправие — если при этом власть отдается не самым мудрым и
нравственным, а наиболее покладистым, — вовсе не обеспечивают истинного прогресса.

Третье. Следующей особенностью древнего Востока является высокое развитие идеи
Долга. Но для древнего индуса эта идея — на санскрите Дхарма — выражала гораздо
больше, нежели наше понятие о долге. Для него она означала необходимость познать
свое место в мировой эволюции и выполнять все обязанности, налагаемые долгом, как
можно совершеннее. Индус знал, что все его будущее развитие находится в полной
зависимости от того, будут ли им выполнены все его обязательства, и знал, что если он их
не выполнит, то никакое движение вперед для него невозможно. Долг по отношению к
старшим, долг к равным, долг к низшим, долг относительно животных — вся жизнь
древнего индуса была насквозь проникнута сознанием долга, ему и в голову не
приходило оправдываться тем, что кто-то другой нарушил свой долг. Отсюда кроткое и
терпеливое настроение индийского народа, резко отличающееся от боевого настроения
западноевропейских народов, у которых столь ярко сознание своих прав и столь
призрачна идея долга.

Четвертое. Отсюда же вытекает и другое чрезвычайно важное различие восточных и
западных идеалов. Восточный кодекс нравственности никогда не поставит одного и того
же требования младенцу и зрелому мужу, человеку неразвитому и человеку ученому.
На Востоке класс воинов имеет свой нравственный идеал, отличный от идеалов
брахманов, точно так же нравственный идеал купца будет отличаться от идеала
крестьянина и так далее. От слуги требуется лишь послушание, честность и усердное
служение, и других требований ему уже не поставят; но эти требования он должен
выполнять в совершенстве. Таким образом, каждой ступени эволюции соответствуют свои
требования нравственности, и по мере того как человек (воплощаясь снова и снова)
поднимается на высшие ступени, растут и предъявляемые к нему требования.

На Востоке не было разногласия между религией и знанием; там мудрость законодателей
не противоречит религиозным началам, а наоборот, насквозь проникнута ими. На Западе
высокий нравственный идеал Христа не только не входит в соображение государственных
людей и законодателей, а наоборот, откровенно признается неприменимым к жизни. И
это до такой степени, что лондонский епископ нашел возможным произнести следующие
знаменательные слова1: “Если бы один из современных народов взял за основу своего
поведения Нагорную Проповедь, он был бы обречен на неизбежную гибель”.

Пятое. Идеал простоты в жизни, идеал добровольной бедности. На Востоке богатство
никогда не пользовалось особым почетом; наоборот, скопление богатства
предоставлялось лишь третьей касте, а у двух высших каст были иные задачи. Правда, у
владетельных князей Индии можно увидеть много драгоценностей, и общественное
служение их обставлено пышным великолепием, но это относится лишь к торжественным
выходам. Домашняя жизнь раджей и правителей чрезвычайно проста и мало чем
отличается от жизни простого народа.

Что же касается касты брахманов, то есть учителей народа, то для них богатство было бы
не только не почетно, а наоборот, послужило бы большим укором.

Величайшим почитанием пользуются в Индии не только бедные, но и ученые брахманы,
перед которыми и раджа, и богач почтительно склоняются до земли. Этот простой строй
жизни вырабатывает благородную простоту нравов в высших классах, доступную и для
простого народа. Все путешественники и все, кто жил в Индии, единодушно утверждают,
что индусы отличаются изящной выдержанностью и благородным самообладанием, и
самый бедный крестьянин производит впечатление человека воспитанного и сознающего
свое человеческое достоинство.
Наша европейская жизнь, наоборот, все более усложняется, а загромождающие ее
бесчисленные предметы показной и безвкусной роскоши грозят совсем изгнать из нашего
быта истинную красоту с ее благородной простотой.

Мое письмо подошло к концу. В нем лишь слегка намечены главные черты восточных
идеалов, но уже и эти черты говорят о том, каким неисчерпаемым источником новых
идей и вдохновений мог бы послужить для современного европейского сознания научно-
религиозный синтез древнего Востока.

Но из этого не следует, что мы должны насаждать восточные верования на нашу
европейскую почву. Как в средние века возрождение античных идей и античной красоты
послужило лишь освобождению христианской культуры от мрачного фанатизма и узкой
нетерпимости, так и возрождение древней Индии может лишь возвеличить европейскую
культуру, влив в нее элемент духовности, освободив понятия современных христиан от
мертвящего материализма и осветив новым светом еще не разрешенные проблемы
личной и общественной жизни.

Когда знаешь, что человечество едино и что его творчество во все века и во всех частях
земного шара является лишь проявлением различных сторон его сознания, всякое
соперничество и желание возвеличить свои верования за счет чужих исчезает. И мечта о
едином стаде и едином Пастыре перестает быть мечтою и становится твердой
уверенностью.

СОДЕРЖАНИЕ:

От редакции
Введение
Часть І. Мировоззрение Востока и Запада
Часть II. Материализм и идеализм
Часть III. Единство человечества
Часть IV. Идеалы Востока и Запада
Часть V. Путь Выступления и Путь Возврата
Часть VI. Необходимость внутренней культуры
Часть VII. Психология русской души
Часть VIII. Страдание
Часть IX. Вибрации мысли
Часть X. Значение земной жизни для эволюции человека
Часть XI. Влияние космических вибраций
Часть XII. Круговорот жизни
Часть XIII. Эволюция человека
Часть XIV. Совершенствуется ли нравственность?
Часть XV. Внутренний смысл разделения людей на сословия
Часть XVI. Отношение к животным
Часть XVII. Болезни
Часть XVIII. Аскетизм
Часть XIX. Аскетизм монаха и аскетизм оккультиста
Часть XX. Аскетизм йога
Часть XXI. Радость
Часть XXII. Красота
Часть XXIII. Труд
Часть XXIV. Характер труда в будущем
Часть XXV. Самоубийство
Часть XXVI. Любовь между мужчиной и женщиной
Часть XXVII. Человек — малая Вселенная
Часть XXVIII. Исторический процесс
Часть XXIX. Новый Завет: ответственность за наши мысли и чувства
Часть XXX. “Вихрь Бытия”
Часть XXXI. Русская революция
Часть XXXII. Мировая катастрофа
Послесловие