Часть XXI. Радость

Дайте величайшие блага человеку, нарушающему закон Бога, и он будет несчастен.
Отнимите у человека, положившего свое благо в исполнение божественного закона, все,
что людьми считается за благо, и он все- таки будет счастлив.
Л. Толстой

Радость духа есть признак его силы.
Эмерсон

Я хочу говорить сегодня на тему, самую редкую в наш век. Кто в наши дни не только
говорит, но хотя бы мельком упоминает о наиболее светлом, наиболее окрыленном из
всех даров человеческой души, — о радости?

Да и возможно ли говорить о ней в наше темно-скорбное время, после всего, что прошло
перед нашими глазами на заре нового века?

И не навсегда ли погас ее свет с тех пор, как для человеческого сознания зажегся
Прометеев огонь пытливого проникновения в тайны Бога, гордого страдания от
добровольного одиночества, неутолимой тоски по утерянной красоте отвергнутого неба?
Нет, радость бессмертна, она — отражение Жизни Бога, и потому погаснуть она не может
никогда.

Правда, бывают темные времена, подобные нашим, когда свету радости не в чем
отражаться, но она тем не менее здесь, около нас, незримая и неосязаемая, и от нашей
воли зависит воплотить ее в жизнь нашей души.

Чтобы понять сущность радости, нужно проникнуть в большие глубины. Посмотрите
кругом: кто способен испытывать беспримесную радость? Малые дети и святые. Что же
общего между этими противоположными полюсами человеческого возраста? Может
быть, уловив это общее, мы лучше поймем тайну радости.

Три одинаковых признака отличают и дитя, и святого. Ребенок радуется, потому что еще
не выделил свое личное я из общей жизни, еще не построил стену между собой и
остальным миром; его душа открыта, и он разделяет стихийную жизнь мира. То же и у
святого: он победил свое личное я и уничтожил стену, отделявшую его от остального
мира, он перенес центр жизни из своего крошечного эгоистического я в широкий простор
общей мировой жизни, он раскрыл свое сердце и заключил в него все живое.
Ребенок радуется еще и потому, что в его душу пока не проникло сомнение, он еще полон
бессознательной веры.

Не менее исполнен веры и святой, но веры сознательной, закаленной в огне страдания,
прошедшей через все тяжелые искусы земной жизни.

Третий признак, сближающий дитя и святого, — это отсутствие забот. Ничто так не
разъедает здоровую радость бытия, как бесконечные заботы, все более усложняющиеся с
возрастом человечества. Его творчество расширяется, предметы этого творчества
умножаются до бесконечности, и жадное желание современного человека всем
воспользоваться, все захватить для себя и для своих становится все ненасытнее и острее,
делает его рабом и гонит покой из его души.

А радость требует свободы и внутренней тишины. На шумных площадях, в суете
повседневных забот, в беспокойном искании все новых впечатлений невозможно уловить
светлую гостью и нельзя удержать ее в сердце своем. Для этого нужно отойти от
житейской суеты не физически, а внутренне.

Ибо возможно стоять в самом водовороте земной жизни и все же испытывать
внутреннюю тишину. Это бывает, когда человеку удается временные интересы заменить
вечными и прогнать заботы из сердца своего — стать как дитя. Мудрец и святой
достигают такой тишины именно тем, что они живут вечным, отчего земные заботы
теряют свою силу над ними.

Это очень трудно понять человеку на всем ходу современной жизни, главным признаком
которой является бесконечная сложность внешних интересов, и отсюда — все более
растущие заботы о завтрашнем дне.

Но это — временное явление, а не норма жизни. Это лишь признак молодости
человеческих масс, а не свойство человеческой природы самой по себе и не неизбежное
условие земного быта. Сложность эта нужна, пока человек растет, как нужна школа для
детей, и если школа, в которой должны развиваться молодые силы детей, превращается в
место пытки, кто решится сказать, что это — норма обучения? Что жестокие английские
школы, увековеченные Диккенсом в его романах, или наши старинные кадетские корпуса
и наши бурсы сороковых годов есть нечто неизбежное?

На всем этом люди выучились, как не следует поступать, все это уже пережито, и наши
теперешние педагогические приемы заменятся со временем настолько более
совершенными, что современная школа будет вспоминаться, не далее как через сто лет,
так же, как англичане вспоминают школу времен Давида Копперфильда или как мы
вспоминаем описанную Помяловским бурсу.

Из этого вытекает, что все несовершенства жизни временны, что они есть неизбежное
условие эволюционного процесса.

Неизбежно и то, что от этого несовершенства страдают более всего два крайние полюса
человеческой семьи: передовой, который состоит из наиболее развитых и тонко
воспринимающих людей, страдает оттого, что несравненно болезненней чувствует
недостатки своего времени, а нижний полюс, состоящий из народных масс, страдает в
силу того, что несет на себе всю главную тяжесть этих недостатков.

Темнота, озлобление, предрассудки — вот что более всего портит жизнь. Но темнота
уничтожается просвещением, озлобление — нравственным развитием, предрассудки —
расширением кругозора. Это — временные гасители радости.

Нас болезненно режет мучительный разлад современной жизни. Эта боль — хорошее
чувство, но она должна толкать к доброй деятельности, а не к унынию и сомнению. Мы
должны стремиться к более совершенным формам жизни, но в то же время твердо
помнить, что суть не в формах.

Суть — в той нетленной красоте, к которой не перестает стремиться наша душа. Все
видимые формы — это лишь несовершенные попытки выразить эту красоту. Мы ловим ее
отблески повсюду, мы жадно ищем их в жизни, в людях, в природе, в искусстве и никогда
не удовлетворяемся, потому что находимся в процессе развития.

Вся земная жизнь есть неустанное достижение.Чего?Совершенной красоты, которая
дает совершенную радость.

Но пока мы будем искать этой красоты лишь во внешних формах, а духовное содержание,
от которого зависит нравственный порядок жизни, останется в состоянии зачатка, радости
не будет на земле.

И вот здесь мы подходим к происхождению радости: радость исходит из высшей природы
человека, из его духа, а не из интеллекта и даже не из чувства. Можно быть
первоклассным мыслителем, обожать своих детей, быть самоотверженным членом своей
партии, даже жертвовать жизнью для осуществления своей идеи, и все же внутренне
темным и несчастным и совсем не знать радости. Ибо все, что служит личному началу,
хотя бы и чрезвычайно расширенному, бессильно вызвать истинную радость и удержать
ее.

Радость — сверхличная. Это ее коренной признак. Этим она отличается от эгоистических
удовольствий и наслаждений. Но в таком случае она недоступна для большинства людей.
Для большинства нашего времени, не признающего ничего выше своей воли, ставящего
свои личные мнения и вкусы высшим законом, она недоступна.

Все сверхличное предполагает существование высшего начала, не подверженного
переменам и колебаниям. Начало это должно стоять над эволюционным процессом и
оставаться неизменным, какие бы бури ни потрясали внешнего строя земной жизни.
Признание высшего начала, другими словами — Бога и нравственного порядка,
независимого от текучего и постоянно меняющегося эволюционного процесса, есть
основа религиозного сознания. А религиозное сознание и опытное переживание радости
стоят в такой непосредственной связи, что одно без другого невозможно.

Только религиозное сознание в силах побороть эгоизм нашего я, изгоняющий радость из
человеческого сердца. Мудрец и святой — разница между ними та, что последний
чувствует свое единство с Богом и миром, а первый сознает это единство — не знают
уныния, потому что они победили главный источник всех душевных тревог, свое личное я.
Они живут, поднявшись над этими тревогами, они опытно приобщились к широкой жизни
мира, отсюда — свобода, свет и полнота их внутренней жизни.

На это могут возразить: они могли подняться над тревогами своего личного я, но имеют
ли они право подниматься над чужими тревогами и страданиями? Не приведет ли это
человека к равнодушию, а саму жизнь — к застою? И не видим ли мы, что как раз
наиболее добрые и отзывчивые приходят в отчаяние при виде чужих страданий?
Несомненно, что отзывчивость выше равнодушия, но есть нечто еще более высшее.
Можно быть очень добрым и не уметь проникать в глубь явлений.

Человек, желающий познать истину своим собственным разумом, должен еще дорасти до
такого познавания. Пока же он не дорос, он неизбежно будет заблуждаться, измеряя
огромные величины своим маленьким личным масштабом. Если же он захочет мерить
соответствующей мерой, он неизбежно поднимется до религиозного сознания, которое
обнимает всю мировую жизнь, все времена и все этапы человеческого опыта и приводит
к светлой уверенности, что все, переживаемое миром, а следовательно, и нами, —
разумно, необходимо и ведет к конечному благу.

Нет ни одного ненужного явления, ни одного излишнего страдания, все хаотическое —
временно и в конце концов превратится в гармонию. И эта уверенность не только
возможна, она неизбежна для выросшего и углубленного сознания. Но она ведет не к
равнодушию, а к расширенной отзывчивости, не к застою, а к сознательному участию в
мировом творчестве.

Возьмите человеческое творчество: все, что человек создает ценного и прекрасного,
проходит через тяжелые процессы: камень разбивается вдребезги, железо накаливается
докрасна, мрамор обтесывается, но ведь это делается не бесцельно, а для того, чтобы и
камень, и железо перешли в более высокое состояние, стали проводниками
человеческого творчества.

Нечто подобное происходит и в процессе духовной эволюции, через которую проходит
человеческая душа. Она переносит мучительные переживания и скорбные опыты для
того, чтобы, не останавливаясь на достигнутых ступенях, подниматься все выше и выше.
Поднятие это трудно и требует большого напряжения; но это потому, что достигаемая
вершина чрезвычайно высока. И неужели мы пожелаем, чтобы она опустилась до нашего
уровня?

Если же такой уровень нас не прельщает, необходимо примириться и с тем напряжением,
и с тою болью, которые испытывает наша низшая природа, когда незримый Художник
отбивает от нее беспощадно кусок за куском для того, чтобы выявилась скрытая за ней
красота нашей божественной природы.

Эта боль и это напряжение особенно мучительны в переживаемую эпоху. Потому что
наша эпоха — расцвет личного начала, завершение внутренней обособленности, каких
мир еще не видел никогда. Отсюда — чувство душевного одиночества у современного
интеллигентного человека.

Но и это — явление временное. Яркое переживание личных эмоций, острое ощущение
всего, что соприкасается с собственным я— лишь ступень, необходимая для развития
индивидуальности, для построения отчетливого индивидуального центра сознания. И эта
ступень минует, и настанет конец душевному одиночеству человека, которое выросло до
таких мучительных размеров в наше время.

Кто испытывал восторги молодой любви, тот знает, какое блаженство заливает сердце,
раскрывшееся для того, чтобы принять в себя другую жизнь; на короткое время стена,
замыкающая наше отдельное я, падает, и вместе с жизнью другой души в наше сердце
вливается и радость.

Но эта стихийная радость не в нашей власти, и длится она недолго: пламенное чувство
остывает, и человеческая душа снова замыкается в своем одиночестве.

Чтобы радость не переставала светить человеку и оставалась в его власти, необходимо,
чтобы единство жизни проникло в его сознание и он познал, что его одиночество —
иллюзия, что его собственная жизнь и жизнь остального мира связаны такими
бесчисленными нерасторжимыми нитями, что всякая попытка оторвать себя от общей
жизни приведет лишь к страданию и внутреннему оскудению.

Другого пути для водворения радости в человеческом сердце нет: разрушайте свой
эгоизм, принимайте в свою душу жизнь окружающего мира, сознавайте.
свое единство — как с самым великим, так и с самым малым, и радость не будет покидать
вас.

Мало того: вы сделаетесь светочами и для других, потому что духовная радость —
великая сила, изгоняющая всякий мрак из души человека, и прежде всего его сомнение в
себе самом, в своей божественности, в вечной ценности своей бессмертной души.

1913 г.

СОДЕРЖАНИЕ:

От редакции
Введение
Часть І. Мировоззрение Востока и Запада
Часть II. Материализм и идеализм
Часть III. Единство человечества
Часть IV. Идеалы Востока и Запада
Часть V. Путь Выступления и Путь Возврата
Часть VI. Необходимость внутренней культуры
Часть VII. Психология русской души
Часть VIII. Страдание
Часть IX. Вибрации мысли
Часть X. Значение земной жизни для эволюции человека
Часть XI. Влияние космических вибраций
Часть XII. Круговорот жизни
Часть XIII. Эволюция человека
Часть XIV. Совершенствуется ли нравственность?
Часть XV. Внутренний смысл разделения людей на сословия
Часть XVI. Отношение к животным
Часть XVII. Болезни
Часть XVIII. Аскетизм
Часть XIX. Аскетизм монаха и аскетизм оккультиста
Часть XX. Аскетизм йога
Часть XXI. Радость
Часть XXII. Красота
Часть XXIII. Труд
Часть XXIV. Характер труда в будущем
Часть XXV. Самоубийство
Часть XXVI. Любовь между мужчиной и женщиной
Часть XXVII. Человек — малая Вселенная
Часть XXVIII. Исторический процесс
Часть XXIX. Новый Завет: ответственность за наши мысли и чувства
Часть XXX. “Вихрь Бытия”
Часть XXXI. Русская революция
Часть XXXII. Мировая катастрофа
Послесловие