Часть III. Единство человечества

Невидимое становится понятным благодаря его аналогии с видимым, и это оттого, что
видимое бытие — не что иное, как отражение бытия невидимого.
А. Безант

Человек совершенствуется благодаря учреждениям и привычкам, которые направлены к
тому, чтобы сделать благо всех благом каждого.
Профессор Грин

Если к историческому процессу подойти с внешней стороны и рассматривать лишь его
видимости, то мы не увидим ничего, кроме непрестанных столкновений и напряженной
борьбы. Народы борются между собой из-за первенства, различные классы борются из-за
власти и привилегий, за временной победой следует временное затишье, а затем — снова
неудовлетворение, и в новых условиях возникают новые искания и новый опыт. И мы
видим, как этот деятельный опыт захватывает все более широкие слои: сперва на
мировой сцене действующими лицами были короли и первосвященники, затем —
сильное дворянство, позднее — буржуазия, а теперь на очереди уже толпа, народ, самое
основание человеческой пирамиды.

Глядя извне на исторический процесс, мы не только не видим единства, наоборот, вся эта
борьба стремится как бы к разъединению людей и к противопоставлению их интересов.
Но это — только видимости. Человечество в сущности — едино; несмотря на все видимое
разъединение, оно представляет из себя единый живой организм с единой душой и
единым сознанием; и вся работа, совершающаяся внутри этого организма, все его
творческие процессы нужны не только для той отдельной части, в которой эти процессы
творятся в данное время, но и для жизни целого, которое совокупной деятельностью
всего человечества стремится к одной цели и направляется единой волей.

Изучая исторический процесс с его внешней стороны, можно догадываться о значении
отдельных эпох, можно даже определить ближайшие причины тех или иных исторических
событий, но понять общий смысл и истинное значение всей человеческой судьбы лишь по
видимостям так же невозможно, как человеку, не подозревающему о законе причинности
(кармы), невозможно объяснить, почему он родился в той или иной семье, почему он
беден или богат, умен или глуп, почему совершаются именно эти, а не иные события в его
жизни.

Не видя внутренних пружин человеческой эволюции, каждый наблюдатель дает ей
различные объяснения, смотря по тому, на какую из сложных сторон направлено его
знание и внимание: для историка, занятого более всего политикой государств, наиболее
важными моментами будут совсем не те, которые имеют решающее значение для
политика-экономиста, иные объяснения будет давать им философ-позитивист, и иначе
будет понимать те же события человек религиозного сознания.

И все они будут правы со своей частной точки зрения, но охватить всю связь явлений как
нечто целое может только тот, кто осознает человечество как единство, кто видит во всем
историческом процессе единый смысл, направляющий поток земной жизни к единой
цели.

Оккультист, признающий разлитую во всей Вселенной единую Жизнь, утверждает, что
человеческий организм состоит из “бесконечно малых жизней”, строящих его под
воздействием созидающей энергии жизнесилы (праны). Группа таких “бесконечно малых
жизней” образует ту единицу, которая в науке известна под названием органической
клетки; каждая такая клетка является живой сущностью, одушевленной лучом праны;
тело ее состоит из молекул, которые ассимилируются и затем выбрасываются, вдыхаются
и изгоняются, тогда как центральная сущность клетки, ее душа остается неизменной в
этой постоянной смене материи.

Работа клеток в нашем организме, извлечение из крови необходимого им и
отбрасывание ненужного представляет собой чисто физическое сознание. Оно
осуществляется без всякого участия со стороны нашего человеческого сознания. То, что
биологи называют “бессознательной памятью”, есть память именно этой, чисто
физической, сознательности.

Мы чувствуем не то же самое, что чувствуют клетки. Боль от раны ощущается мозговым
сознанием, но сознание клетки ощущает не боль, а потребность как можно скорее
восстановить поврежденные ткани, причем это ее действие остается вне сознания нашего
мозга; точно так же и клетка не подозревает связи своего творчества с
жизнеспособностью всей сложной природы человека.

Смерть физического тела наступает, когда удаление из него жизненной энергии (праны),
направлявшей “бесконечно малые жизни”, дает им свободу идти каждой своим путем.
Тогда “бесконечно малые жизни”, не связанные более между собой единством цели,
рассыпаются, и наступает то, что мы называем разложением. Тело становится
круговоротом анархии никем не управляемых “бесконечно малых жизней”, и его форма,
бывшая результатом их планомерного соотношения, разрушается.

Если мы сравним отдельного человека, не осознающего своей связи с остальным
человечеством, с такой клеткой внутри человеческого организма, мы будем иметь
приблизительно верное представление о деятельной роли каждой воплощенной
личности по отношению к общечеловеческому творчеству. Своей личной деятельностью
люди строят общечеловеческий организм, являясь то мускульными, то жировыми
клетками, то нервными и мозговыми, сообразно с характером своей деятельности.
Продолжая аналогию, можно найти внутри нашего организма примеры всевозможных
явлений, творящихся и на мировой сцене. Например, внутри нашего тела совершаются
такие же братоубийственные войны, как и среди различных народов: армия одних
бактерий, имеющих тенденцию разрушать человеческий организм, набрасывается на
другие, которые защищают его неприкосновенность, и между ними разыгрываются
ожесточенные битвы, напоминающие франко-прусскую кампанию. Обе
микроскопические рати имеют свое собственное сознание, не поднимающееся до
сознания самого человека, в недрах которого происходит эта борьба, и все же они
работают в нем и для него1, хотя и не подозревают об этом.

И нетрудно представить себе, до чего поднялось бы сознание этих микробов, как
беспредельно расширились бы их горизонты, если бы они в один прекрасный день
узнали, что они являются живыми звеньями в цепи глубоко важных явлений, участниками
в созидании жилища бессмертного человеческого духа.

Такой же подъем и расширение сознания совершится неизбежно в умах тех личностей,
которые уверены, что действуют за свой счет, когда их озарит сознание, что их работа и
опыт необходимы для всего человечества.

Посмотрите с этой новой точки зрения на задачи, осуществляемые различными
народами, одними — неудачно, другими — посредственно, а иными — в совершенстве. В
последнем случае становится уже совершенно ясным, что народ работал не для себя
одного, а для всего человечества.

Возьмем хотя бы задачу Древней Греции — провести через сознание гармоническую
красоту форм, на ее миссию — заставить “облик бессмертия провидеть в смертных
чертах”.

Кто был в современной Греции, тот видел, как далеко отлетел от нее светлый гений
древней Эллады, какая глубоко прозаическая жизнь ежечасной борьбы из-за куска хлеба
и всевозможных ухищрений торгашества водворилась на развалинах древних святилищ,
где юное человечество в дерзко-смелой отваге бросало вызов богам и упивалось
титанической борьбой с Олимпом. Та же рама, те же бледно-лиловые холмы как бы тают
в яркой синеве Эгейского моря, так же пламенно дышит юное небо в прорезях
одухотворенных колонн Акрополя, так же нежно “разливается на мраморе юным
румянцем заря”…

Но где светлый дух героической Эллады? Где ее орфические гимны, которым сама
природа внимала, затаив дыхание, где властительная тайна ее мистерий? Где ее гений?
Его нет в Греции, он растворился в душе всего человечества, он вызвал к жизни век
Возрождения, он воплотился в живописи и скульптуре, он вдохновлял благороднейшие
умы, он не переставал светить в мировой поэзии.

То же и с древним Римом. Где его душа? Гораздо менее на его холмах, нежели в наших
парламентах, думах, скупщинах, меджелисах. Каждое творчество, удачно доведенное до
конца тем или другим народом, принадлежит всему человечеству, растворяется в
сознании общем, для всей великой человеческой семьи, и воскресает снова при новых
условиях и на новых ступенях сознания.

Кто же не знает, что народное творчество оставляет следы в общечеловеческом сознании,
могут сказать некоторые из моих читателей.

Если это и знают, отвечу я, то каким-то мертвым знанием, отвлеченным от жизни,
неспособным — как должно бы истинное знание — отражаться в их действиях,
одухотворять самую жизнь.

Мы вообще очень бесцеремонно обращаемся со словом знание. Знание должно пройти
через весь сложный внутренний мир человека, отчеканиться в сознании,
проникнуться живой силой чувства, пройти через творчество воли, и только тогда
это будет истинное, живое знание. А мы сплошь и рядом называем знанием чужие
мысли, пронесшиеся через наш мозг, не задевшие наше сердце и нисколько не
повлиявшие на нашу волю, и так как мысли эти не связаны органически с нашим
внутренним содержанием, то в нашем сознании и появляется хаос, резкие противоречия,
постоянные компромиссы.

Разве не глубокое противоречие — говорить о Вселенской Церкви, о Царствии Божием на
земле и в то же время разделять человечество величайшим внутренним разъединением
на две части: на усыновленных Богом христиан и на миллионы отверженных, лишенных
Его благодати?

Если бы истинное знание человеческого единства действительно проникло в сознание
руководителей народов, разве был бы возможен узкий национальный эгоизм,
самовольно провозглашающий на своем знамени: “Германия только для немцев”,
“Англия только для англичан”, что в переводе на человеческие понятия означает: немцам
или англичанам позволяется убивать, обижать, отнимать земли, заставлять силой делать
других то, что эти другие вовсе не хотят делать, если все эти преступления совершаются
для “блага отечества”. Не говоря уже о том человеконенавистничестве, которое способно
призывать к насилию над своими ближними только потому, что у этих ближних иное
прошлое и иная вера в Бога.

Может ли быть знание единства человечества, преемственности его гения,
непрерывности его сознания у людей, которые, забывая или совсем не зная о великой
культурной работе древнего Востока, презрительно третируют как низших существ
потомков древних просветителей нашей арийской расы, как это делают англичане в
Индии?

Или когда люди, считающие себя просвещенными, допускают возмутительную травлю
беззащитных евреев, забывая, что древние евреи выполнили величайшую из миссий,
когда-либо выпадавших на долю одного народа, — удержать и сохранить идею единого
Бога для всех арийских народов в труднейшую переходную эпоху человеческой
эволюции, и что те же евреи дали земное тело для нашего спасителя Иисуса Христа.
И это допускают те самые люди, которые чтут как величайшую святыню и сохраняют на
священных алтарях своих храмов священное писание тех же евреев и которые должны
были бы знать, если они действительно люди просвещенные, что в распятии Христа были
повинны сильные в те времена религиозно-политические партии фарисеев и саддукеев
(представители еврейского священства), которые хотели удержать свое влияние,
подрывавшееся Христовой проповедью духовной свободы и бескорыстной любви.
Если мы захотим отдать себе отчет в том, какие черты делают для нас облик
человека светлым и вдохновляющим, то совесть безошибочно подскажет нам, что
только те черты, которые говорят об отсутствии эгоизма, о самопожертвовании, о
воплощении высокого идеала. То же относится и к целым народам. Какие страницы в
человеческой истории вызывали откровенный энтузиазм? Уж, конечно, не Марсово поле,
не Wacht am Rhein, не торжествующее великолепие империализма. Все это мишура и
может очаровать лишь физическое воображение.

Вызывает энтузиазм то, что ведет к общечеловеческому благу, к водворению не условной,
а вечной Правды на земле, к совершенству и красоте божественной природы человека, а
не к торжеству его звериной природы.

Вот почему французская революция пронеслась таким светлым благовестом по всему
миру. Как ни была она искажена и греховна в своем исполнении, она выставила на своем
знамени не “права французов XVIII века”, а права человека, она выбрала своим лозунгом
не эгоистические интересы одного французского народа, а общечеловеческое братство,
равенство и свободу. И в этом была вся тайна ее обаяния.

Только всеобщее, мировое, имеющее цену для всех времен и для всех народов зажигает
истинный энтузиазм в наших сердцах, и только сердце, способное загореться любовью ко
всему Божиему миру, и близкому и дальнему, обладает ясновидением; оно одно
чувствует, что все человеческое едино и что только в сознательном единстве может оно
осуществить Царство Божие на земле.

Помнит ли кто-либо из моих читателей удивительный момент в русском самосознании,
который по глубине своего мистического значения имеет мало себе равных? Я говорю о
том единодушном энтузиазме, который удалось вызвать Достоевскому своей речью на
Пушкинском московском торжестве, когда он заговорил о русском человеке как о
“всечеловеке”, который принял в свою .душу творчество всех западных народов и так
возлюбил красоту этого творчества, что она стала для него ближе и дороже, нежели для
самих творцов… И что если он возжаждет осуществить правду Божию на земле, то
непременно для всех, никого не исключая, всех соединив в своем понимании и любви.
И для другого выразителя русской народной души, Л. Н. Толстого, патриотизм
совершенно непонятен в смысле национального эгоизма и национальной узости, и не
вследствие ли этой великодушной широты его души, способной отзываться на
всечеловеческое, он стал так дорог для всего мира?

И для Достоевского, и для Толстого, а также и для Владимира Соловьева патриотизм
заключается не в том, чтобы во имя русских интересов давить других, а в том, чтобы
служить этим другим, стараясь приблизить для всех торжество правды на земле.
Вспоминается и еще один из наших наиболее чутких писателей. У Щедрина, в его
страдальческом сарказме, полном невыплаканных слез, встречаются такие же
вспышки нашей русской особенности: стремиться к вечному и абсолютному, не придавая
цены доступному и условному. Его незабываемый диалог между благовоспитанным и
причесанным мальчиком “в штанах” и русским мальчиком “без штанов”, растрепанным
и несуразным, имеет тот же смысл: не может условная земная культура удовлетворить
душу, жаждущую абсолютной правды, и за такую культуру не следует отдавать свободы
своей души.

И русские социалисты — я подразумеваю не переводчиков Маркса, а творцов
оригинальных русских идей — направляют все свое внимание не на производство и
накопление, которые вызывают жадность и эгоизм, а на справедливое распределение, не
на борьбу и конкуренцию, а на согласование интересов и на взаимопомощь. Князь
Кропоткин в своей книге “Взаимопомощь у животных и людей” опровергает
укоренившееся в Европе представление о выживании наиболее сильного, хищного и
жестокого. Книга эта доказывает, что в мире животных наибольшими шансами на
сохранение жизни обладают не те, которые снабжены самыми страшными зубами и
когтями, а те, которые живут в тесном содружестве, заботясь об общей безопасности и
поддерживая друг друга. Тот же вывод он делает и для людского общежития.
Общественный строй, наиболее согласующийся с требованиями просвещенной этики,
является в то же время и наиболее мудрой из всех земных политик; находясь в гармонии
с законами Духа и с Волею Бога, такая политика служит жизни, прогрессу, поднятию
сознания и очеловечиванию народов.

СОДЕРЖАНИЕ:

От редакции
Введение
Часть І. Мировоззрение Востока и Запада
Часть II. Материализм и идеализм
Часть III. Единство человечества
Часть IV. Идеалы Востока и Запада
Часть V. Путь Выступления и Путь Возврата
Часть VI. Необходимость внутренней культуры
Часть VII. Психология русской души
Часть VIII. Страдание
Часть IX. Вибрации мысли
Часть X. Значение земной жизни для эволюции человека
Часть XI. Влияние космических вибраций
Часть XII. Круговорот жизни
Часть XIII. Эволюция человека
Часть XIV. Совершенствуется ли нравственность?
Часть XV. Внутренний смысл разделения людей на сословия
Часть XVI. Отношение к животным
Часть XVII. Болезни
Часть XVIII. Аскетизм
Часть XIX. Аскетизм монаха и аскетизм оккультиста
Часть XX. Аскетизм йога
Часть XXI. Радость
Часть XXII. Красота
Часть XXIII. Труд
Часть XXIV. Характер труда в будущем
Часть XXV. Самоубийство
Часть XXVI. Любовь между мужчиной и женщиной
Часть XXVII. Человек — малая Вселенная
Часть XXVIII. Исторический процесс
Часть XXIX. Новый Завет: ответственность за наши мысли и чувства
Часть XXX. “Вихрь Бытия”
Часть XXXI. Русская революция
Часть XXXII. Мировая катастрофа
Послесловие