Часть II. Материализм и идеализм

Жизнь едина и непреходяща. Внешние формы, в которые жизнь облекается,
разнообразны и подлежат уничтожению, когда цель их достигнута. Цель эта — служить
развитию сознания, высшим выражением которого является человеческая совесть.
Теософское понимание жизни и формы.

Почти такая же бездна, какая существует между древним Востоком и современным
Западом, раскрывается и между двумя главными течениями европейской мысли.
Материалист не понимает идеалиста. Они говорят на разных языках, потому что подходят
к явлениям с двух противоположных сторон. И пока это будет продолжаться, до тех пор
все их споры ни к чему не приведут.

Такой бесплодный спор попался мне в 284-м номере “Русских Ведомостей” (от 7 декабря
1906 года), где помещена статья Л. Н. Толстого и заметка редакции по поводу этой статьи.
Суть статьи Л. Н. Толстого состоит в том, что все тяжелые переживания европейских
народов происходят вследствие отсутствия у них религиозного сознания. Признав
религию совсем ненужной для человека, большинство европейцев осталось без “всякого
религиозного объяснения своей жизни и вытекающего из него руководства поведения”.
Но в то же время и старый закон насилия одних людей над другими отжил и отвергается
сознанием большинства.

Отсюда вся трудность современного положения, и устранить бедствия, от которых стонут
современные народы, можно только одним: “самым естественным, самым свойственным
человеку и легким делом, даже не делом, только неделанием поступков, противных
сознанию”.

Как этого достигнуть? “Жить по закону божескому, а не по закону человеческому…
подчиняться одному закону любви, который дает высшее благо… Только осознание
людьми в себе высшего духовного начала и вытекающее из него осознание своего
истинного человеческого достоинства могут освободить людей от порабощения одних
другими. И сознание это уже живет в человечестве и всякую минуту готово проявиться”.
Так заканчивает Л. Н. Толстой свою статью.

Заметка редакции составлена в очень хорошем тоне и, несмотря на ее краткость и
случайность, она, рядом со статьей Л. Н. Толстого, представляет большой интерес, ярко
выражая ту пропасть, которая разделяет представителей двух противоположных полюсов
человеческого сознания — материалистического позитивизма и религиозного идеализма.
Когда я прочла статью Л. Н. Толстого и заметку редакции “Русских Ведомостей”, перед
моим воображением выступила такая символическая картинка: в доме с двумя большими
окнами, которые выходят на две противоположные стороны, живут два человека; оба
умные, наблюдательные и искренние, но каждый из них смотрит круглый год в свое окно
и только изредка заходит на короткое время к соседу и в эти минуты бросает взгляд и в
его окно. Глядя в противоположные стороны, они и видят разное. Из одного окна видны
дали океана и небес и на переднем плане одинокая гора, овеянная свежим воздухом
вершин; на горе — храм, и к нему по крутой тропинке поднимаются люди в тихом и
серьезном настроении. Глядящий в это окно смотрит на них и на небесные зори или
звездное небо, и до него доносятся голоса из Вечности.

Другой жилец видит из своего окна совершенно иную картину: огромную, кипящую
шумной жизнью площадь большого промышленного города, на которую выходят
всевозможные фасады фабрик и музеев, казарм и тюрем, а на самой площади идет
пестрая и сложная суета; люди спешат, толкаются, маршируют, занимаются торговлей,
ссорятся, перегоняют друг друга. От этой пестрой картины в открытое окно доносятся
оглушительные шумы экипажей, свистки автомобилей, резкие звуки военной музыки,
выкрикивания торгующих, говор толпы, а иногда — крики и стоны задавленных.

Обе картины вызывают совершенно разное настроение в душе того и другого человека, и,
когда оба заглядывают изредка в чужое окно, они видят совершенно различно. Один,
заглянув в окно соседа на оглушительно-пеструю площадь, удивляется — зачем все это, и
находит, что совсем не это важно и нужно для счастья человека. Другой с полным
основанием указывает на поразительный “прогресс во всех областях частного быта и
политического строя, на развитие наук и искусств, на широкое распространение
просвещения, на стремление к поднятию народного благосостояния” и так далее и тому
подобное. Но то, что для него составляет суть всего жизненного творчества, для другого —
лишь временные явления, не имеющие вечной ценности, а что для этого другого есть
главное, для первого — неосуществимая мечта. Один видит разнообразие явлений,
другой — единство цели; один смотрит в настоящее и прошедшее, другой — в будущее и
вечное; один анализирует, другой обобщает, у одного работает земной разум, у другого
— высшее сознание.

А когда оба заговорят, даже на протяжении небольшой беседы, укладывающейся в
газетную статью, столько противоположных выводов!

Человек, — по мнению того, кто смотрит на шумную площадь, — есть обобщение, идея, а
не реальность; в действительности мы не знаем человека вне известной расы,
народности, эпохи, культуры, не знаем духа, который был бы вне плоти, вне условий
наследственности и темперамента…

Только одно реально: человек, жизнь человека, — говорит смотрящий в далекие
горизонты, — государство есть фикция… Учение Христа открывает человеку такое его
назначение и благо, которые не могут изменяться соответственно каким-либо внешним
учреждениям…

Общественное учреждение невозможно без борьбы, — говорит один.
Не противься насилию насилием, — говорит другой.
Стремления человека должны быть многообразны и сложны, как сложна сама жизнь, —
говорит первый.
Всем нужно только одно: жить по закону божескому, а не по закону человеческому, —
говорит второй.
Отсутствие религиозного сознания привело людей христианского мира к тому —
несомненно временному — дикому состоянию, в котором они находятся теперь, —
говорит первый, заглянув в чужое окно, выходящее на шумную площадь.
Наоборот, именно с конца XVIII века европейское человечество активно выступило на путь
осуществления религиозных идеалов и признания человеческого достоинства, что и
выразилось в признании прав человека и гражданина, в изменении политического строя и
так далее, — говорит другой, не отрываясь от своего окна.

И так беседа могла бы продолжаться бесконечно, а характер ее оставался бы
неизменным: собеседники продолжали бы не понимать один другого, потому что их
внимание направлено на два противоположных полюса жизни; у одного — на дух, у
другого — на форму, у одного — на средства, у другого — на цель, у одного — на мотив
деятельности, у другого — на саму деятельность.

Неужели такое непонимание неизбежно? Неужели нельзя соединить два полюса в
едином сознании? О том, что это возможно, свидетельствует вся духовная жизнь
древнеарийских народов; они не знали нашего раскола сознания, их миропонимание
охватывало весь круг жизни: и дух, и форму, и религию, и науку. Но то было детство и
ранняя юность человечества, когда подчинение духовному авторитету было неизбежно;
когда же юность человечества миновала и пришла пора для самостоятельного
миропонимания, тогда явилась необходимость пройти через трудную школу
независимого умственного и духовного творчества.

Подчинение авторитету сменилось развитием индивидуальности, яркое личное начало
выступило на первый план, освободившееся сознание не могло более удовлетворяться
готовыми нравственными аксиомами, и прежнее единство сознания нарушилось.
Произошел временный распад, придавший европейской мысли ее настоящий характер
страстно тревожного искания истины и внес грубо эгоистическое направление в ее
культуру, не сдерживаемую высшим авторитетом религиозного сознания.
Но это — явление временное. Когда человечество достигнет совершенной зрелости,
сознание его опишет полный круг и неизбежно вернется к той же целостности и единству,
которыми оно владело на заре своего развития.

Но тогда это уже будет плод свободного творчества, добровольного подчинения
свободно осознанной духовной истине. И есть уже знамения, что время такого возврата
наступает. Одно из таких знамений — появление в мире теософии, учение которой
обнимает оба полюса сознания, примиряя их и выясняя их взаимное отношение.
В основе теософского объяснения мирового процесса лежит учение об эволюции духа и
материи, или жизни и формы, совершающейся по спирали, которая при каждом обороте
поднимается на высшую ступень жизни, с более широким охватом сознания. Владея
одновременно и религиозной точкой зрения, и научной, теософия соприкасается и с
позитивным мышлением, и с задачами идеализма. В понимании целей мирового
процесса теософия подходит близко к мировоззрению Льва Николаевича, который видит
эту цель во внутреннем совершенствовании, в раскрытии божественных свойств
человеческой души. Но на путях этого процесса она подходит и к воззрениям позитивиста,
ибо для проявления растущего духа должны возникать и новые, все более совершенные
формы, а это требует земного творчества. И поэтому вся человеческая культура, во всех ее
многообразных проявлениях, есть необходимое условие для внутреннего роста человека.
И если нельзя не согласиться с праведным гневом Льва Николаевича, направленным на
темные стороны современной культуры, то не нужно забывать и того, что зло вовсе не в
формах культуры, а в том душевном настроении людей, которое делает из человеческого
творчества не служение благу и красоте, а служение своему личному эгоизму и жадности,
которые превращают человеческое существо из средства в цель жизни, из подчиненного
орудия духа — в полновластного властелина жизни.

Возьмем железные дороги и телеграфы. Они могут служить развращенной праздности и
возрастанию ненужной роскоши, но ведь они же могут служить и единению людей, то
есть тому, что, с точки зрения Льва Николаевича, есть наиболее ценное явление
человеческой жизни.

То же самое относится и ко всем областям современной культуры: пока она служит
общему развитию и единению, она — благо, когда же она начинает служить эгоизму и
разъединению, она — зло. И борьба с этим злом должна быть нацелена не против самой
культуры, а против настроения людей, против направления, которое они дают ей. Самое
же творчество должно неизбежно становиться все интенсивнее и разностороннее, иначе
оно не будет в состоянии служить выразителем растущего духа и расширяющегося
сознания.

Сложные и разнообразные линии человеческого творчества можно сравнить с
извилинами мозга: чем обширнее становится поверхность нервного вещества,
соприкасающегося с вибрациями мысли, тем совершеннее становится орудие сознания.
Но будет ли это совершенное орудие создавать чистые и прекрасные мысли или строить
злые козни — это зависит не от орудия мысли, а от настроения самого мыслителя. И из
того, что мыслитель может быть дурно настроен, вовсе не следует, что орудие мысли
должно оставаться на несовершенной ступени.

То же и с культурой. Когда человек поймет, чего так сильно желает Лев Николаевич, что “в
нем и во всех людях живет один и тот же вечный дух Божий, и что проявление этого духа
одно: любовь”, — тогда и культура перестанет давать повод для проявления распрей и
зависти, борьбы и насилия и сделается прекрасным проводником духа единства и любви.
Но осуществление этого потребует еще долгого процесса и не может появиться сразу, как
того желает Лев Николаевич: “только осознай каждый человек свое человеческое
достоинство, только поступай так, как этого требуют сердце и разум каждого человека-
христианина, и сразу разрешатся все затруднения и бедствия, от которых страдают
измученные люди всего света”.

Не может это случиться сразу, потому что внезапное изменение различных людей,
стоящих на разных ступенях опыта, сознания и совести, противоречит самой сути закона
эволюции, которая есть постепенный переход от простого к сложному, от
несовершенного к совершенному. Ясное сознание меньшинства может сильно ускорить
поднятие всех — это несомненно; но подняться со всех различных ступеней всем сразу на
одну и ту же высоту — это невозможно.

Возвращаясь к двум противоположным полюсам мышления, которые так ярко
выразились в приведенной беседе, попробуем найти связующее звено, которое
соединило бы с виду исключающие одно другое положения.
“Человек есть обобщение, идея, а не реальность”.

Если принять, что весь человек — только продукт среды и наследственности, этот вывод
будет верен: отнимая от человека, одно за другим, все отличительные признаки расы,
культуры, народности и семьи, мы получим пустое место, фикцию.

Но если мы усомнимся в этом “только” и предположим в основе человека бессмертную
душу, развитие которой до божественного совершенства и составляет цель всей земной
жизни, а следовательно, и культуры, и государства, и всего, что возникает и погибает на
земле, тогда мы подойдем очень близко к выводу Льва Николаевича: “Только одно
реально — человек… государство есть фикция”. Если же принять оба вывода как
выражение двух сторон одного и того же явления, то есть проявленной жизни, третий
вывод, заключающий в себе оба первые, будет приблизительно такой:
“Человек, реальность с непреходящим содержанием, становится таковым только потому,
что все преходящие явления земной жизни, как семья, народность, родина, государство,
— доставляют ему, рядом с природой, весь тот материал, которым питается и за счет
которого растет его бессмертная душа; переходя в вечное содержание человеческой
души, все временные явления становятся, в свою очередь, бессмертными не как явления,
а как идеи. Одно без другого невозможно, и поэтому если человеческая душа реальна, то
и все явления, поскольку они вошли в содержание ее сознания, тоже реальны”.

Возьмем два других положения:
“Общественное служение невозможно без борьбы”, — говорит один.
“Не противься насилию”, — говорит другой. Если мы начнем рассматривать различные
ступени человеческого развития, от дикаря до мудреца, мы, несомненно, подойдем и к
той ступени, на которой всякая борьба, всякая тень насилия над другим становится злом.
На этой ступени жизнь человека преображается: он начинает отвечать на зло добром, на
насилие — прощением, и если признает борьбу, то только с собой, со своим собственным
несовершенством; для человека, стоящего на этой ступени, наша общественная жизнь,
основанная на борьбе, должна несомненно казаться “состоянием дикости”, какою она и
будет казаться всем, когда все перейдут на ту же ступень нравственного сознания.

Но рядом с этой ступенью продолжают существовать и такие ступени, на которых люди
еще не могут не бороться с несовершенством других; есть и такие ступени, на которых
борьба является почти единственным стимулом для деятельности. И пока все эти ступени
еще существуют, борьба будет продолжаться, но не следует смотреть на нее как на норму
человеческой жизни. Борьба — временное явление, которое с полным возрастом
человеческой совести упразднится сама собой, ибо закон жизни — любовь, а не
ненависть, единение, а не борьба, и для вполне развитой совести допустима только одна
борьба: со своим собственным несовершенством. Это — святая борьба, и она будет
длиться до тех пор, пока не исполнится завет Христа, сказавшего людям: “Будьте
совершенны, как Отец ваш небесный”.

Тот же анализ приложим и ко всем кажущимся противоречиям приведенной беседы.
Оба собеседника видят разное только потому, что внимание одного устремлено на
видимые явления, а другого — на душу этих явлений, и поэтому совершенно естественно,
что первый говорит с чувством удовлетворения о “великом прогрессе нашего времени”, а
второй — с болью и скорбью о нашем “временном состоянии дикости”.

— И когда они заговаривают о религии, продолжается то же недоразумение: один
говорит о видимой церкви, другой — о невидимой, созидаемой в душе человека; один
говорит о развитии юридического сознания в блистательном с виду XIX веке, другой
говорит об отсутствии в нем религиозного сознания, в чем глубоко прав Лев Николаевич
Толстой, потому что “религиозное сознание” есть прежде всего сознание единства с
Богом, людьми и природой, а культура нашего века вся построена на разъединении.

СОДЕРЖАНИЕ:

От редакции
Введение
Часть І. Мировоззрение Востока и Запада
Часть II. Материализм и идеализм
Часть III. Единство человечества
Часть IV. Идеалы Востока и Запада
Часть V. Путь Выступления и Путь Возврата
Часть VI. Необходимость внутренней культуры
Часть VII. Психология русской души
Часть VIII. Страдание
Часть IX. Вибрации мысли
Часть X. Значение земной жизни для эволюции человека
Часть XI. Влияние космических вибраций
Часть XII. Круговорот жизни
Часть XIII. Эволюция человека
Часть XIV. Совершенствуется ли нравственность?
Часть XV. Внутренний смысл разделения людей на сословия
Часть XVI. Отношение к животным
Часть XVII. Болезни
Часть XVIII. Аскетизм
Часть XIX. Аскетизм монаха и аскетизм оккультиста
Часть XX. Аскетизм йога
Часть XXI. Радость
Часть XXII. Красота
Часть XXIII. Труд
Часть XXIV. Характер труда в будущем
Часть XXV. Самоубийство
Часть XXVI. Любовь между мужчиной и женщиной
Часть XXVII. Человек — малая Вселенная
Часть XXVIII. Исторический процесс
Часть XXIX. Новый Завет: ответственность за наши мысли и чувства
Часть XXX. “Вихрь Бытия”
Часть XXXI. Русская революция
Часть XXXII. Мировая катастрофа
Послесловие