Содержание:

Вступление
1. В саду Магдалы.
2. Агасфер, 3. Кубок второго посвящения
4. Беседа с матерью бога
5. Третье посвящение
VI . У ПОДНОЖИЯ КРЕСТА
VII . БАЛКИС — ЦАРИЦА САВСКАЯ
VIII . ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО
Эпилог

***

VIII . ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО

Фалес Аргивянин — Эмпедоклу,

сыну Милеса Афинянина, —

о могуществе бесконечном

Любви Распятой — радоваться!

Клонился к вечеру третий день после Жертвы Неизреченной; но ещё’ заря вечерняя не наводила на небосклоне разноцветных бликов своих, а я, Фалес Аргивянин, в саду Гефсиманском, подле камня, казалось, ещё не высохшего от слез Божественных, — молился Ра Единому[118], и в первый раз на планете Земля Великий Посвящённый присоединил к Имени Матери своей Имя Бога распятого.

И только Имя это слетело с уст моих, выговоривших слова молитвы тайной на языке священном прародителей наших, — как с высот Космоса ответом далёким отозвались мне, Фалесу Аргивянину, хоры светлых Эволюции[119], и крылья их с радостным удивлением зашелестели вокруг меня:

— Блажен ты, муж, человек Мудрый, первым бросивший новое Имя Бога в бездну Космоса, — зашептали их бесплотные уста.

— Слава Фалесу Аргивянину, слава! — загремели духи стихии воздушной. — Слава ему, новое Имя Единого призвавшему!

И услышал я, Фалес Аргивянин, тихий радостный вздох Матери-Земли.

— Прими благословение моё, сын мой, великое и мудрое чадо моё, — прошептала Земля, — ибо новое Имя Бога Единого произнесено тобою как человеком, перстью моей, сердцем моим! Мать-Земля благодарит тебя, мудрый сын мой, Аргивянин!

И вновь произнёс я славословие Богу Вседержителю, Христу Распятому, и вот вся природа: и дол, и высь Земли, и свод небесный — тихим шёпотом повторили слова мои. И преисполнилась грудь моя силою великой, будто собралась в ней вся мощь Космоса Божественного.

— Воистину смел и мудр ты, Аргивянин, — раздались за плечами моими слова Арраима Четырежды Величайшего, — что осмелился ты ранее Таинства Неизреченного произнести Имя новое Господа Единого!

— О, нет, не ранее, Четырежды Величайший, — ответил я, — ибо вот — таинство это уже совершилось в сердце моём, и вера моя есть жертвенник великий, на коем удержится вся Вселенная!

Пристально посмотрел на меня Арраим.

— Воистину, — ответил он, — благословенна за тебя Эллада, Мудрый, и из четырёх эволюции человеческих, которые наблюдал я, Арраим, на пути странствий моих по Нивам Всевышнего, не было никого мудрее и смелее тебя! Но, — продолжал он, положив руку на плечо моё, — не пора ли нам, Аргивянин, пойти туда, где покоится Тело Божественное?

Я, Фалес Аргивянин, ожидал этого приглашения и, молча кивнув головою, неторопливо пошёл за Арраимом. А он вышел из сада, прошёл в город и там, зайдя в один из маленьких домиков, возвратился оттуда, держа за руку молодого ученика Распятого — кроткого Иоанна.

Увидя меня, он пал на плечо моё и долго рыдал, мучительно и тяжело.

— Неужели ты не веришь, Иоанн? — серьёзно спросил я, Фалес Аргивянин, и Дыхание моё и сила моя пали на голову юноши.

— О, нет, мудрый чужеземец, — ответил мне Иоанн, — несокрушима вера моя, но я — человек обыкновенный, и сердцу ли человеческому вынести скорбь дней минувших?

— Не совсем обыкновенный ты человек, Иоанн, — сказал я, и, отклонив плечи слегка назад, пристальным взором впился в его очи. — Вспомни, Иоанн, приказываю тебе, — вспомни море Аемурийское и Страну Дракона! Вспомни, Иоанн, встречу нашу у трона Царицы Балкис! Вспомни имя твоё, сын Атлантиды!

И широко-широко раскрылись очи юноши, и вспыхнули они внезапно Огнём Великого Познания.

— Я — Лао-цзы, сын Страны Дракона! — прошептал он. — И я… я знал, что Он — Бог мой и Спаситель мой — призовёт меня к Себе!

А сзади кто-то уже подходил к нам, кроткий, ласковый и тихий. То была Она, Мать всего Сущего, Вечноюная Дева-Мать, Изида Предвечная, Царица Небесная, Дева Мария Преблагословенная. Все трое: я, Фалес Аргивянин, Арраим Четырежды Величайший и Иоанн — упали во прах пред Нею.

— Встаньте, мудрые слуги мои, — ты, Арраим, и ты, Аргивянин, — прозвенел над нами голос её. — Встань и ты, сын мой Иоанн, встань, чтобы вести Мать свою туда, где свершится последняя Воля Всевышнего. Идёмте, Мудрые, ибо вот — Мудрость ваша давно перестала быть мудростью человеческой[120], и глазам её будет раскрыто то, что не могут ещё видеть очи сынов Земли…

— А ты, Аргивянин, — обратилась она ко мне, — ты, вплетший нить свою в нити Божественные, ибо кто как не ты передал мне, Матери твоей Египетской, удар, победивший плоть очей моих, и кто как не ты пробудил память сына моего Иоанна и раскрыл перед ним бездны Космические, — ты, Аргивянин, говорю я, будь вторым сыном моим; а ты, всегда верный мне слуга и Царь детей моих чёрных, Арраим Премудрый, будешь мне третьим сыном. Итак, встаньте, Любовь, Мудрость и Сила — дети мои, сыновья мои, и грядёмте встречать Победителя, Сына Моего по плоти и Отца Моего по Духу!

И вот, Аврора вечерняя уже залила небосклон кровью девственных ланит своих, когда мы четверо вступили в огромный сад Иосифа Аримафейского и скрылись под сенью кедров, окружавших скалу, на противоположном склоне которой находился грот, охраняемый десятком римских воинов.

— Удержите глаза свои, Мудрые, — властно сказала нам Она — Матерь Бога Распятого, — ибо не годится вам видеть тайну недр гроба Сына Моего. Но ты, Арраим, напряги свою волю и вызови сюда трёх Марий — три сердца любящих, и да найдут они здесь награду любви и верности своей!

И вот — властно прозвучали стальные магические слова, сила изошла от потемневших очей Четырежды Величайшего и рассыпалась как сноп молний. Не прошло и получаса, как вдали показались спешившие по пыльной дороге три женские фигуры. Первой была Мария из Магдалы, второй — та странная еврейская девушка, из-под покрывала которой на меня блеснули Божественные очи Афины Паллады; и третьей — мать сыновей Зеведеевых[121], кроткая женщина, мать, любящая, покорная и тихая, великая и в любви своей, и в покорности своей, — аспект материнский, не пожалевший сыновней плоти на служение Жертве Божественной. Магдалина подбежала к Матери Господа моего и пала на колени.

— О Мать! — выговорила она, заливаясь слезами, — не знаем, что случилось с нами; но мы слышали голос твой и сами не понимаем, как прибежали сюда…

— Так нужно, — тихо сказала Мария-Дева. — Будешь со мною здесь на молитве до часа полуночного…

И ласково кивнув мне и Арраиму, Она ушла с женщинами и Иоанном в чащу деревьев на молитву.

— Идём Аргивянин, занесём на свиток памяти нашей грядущее Таинство, — сказал мне Арраим. — Ибо вот — время уже близко…

— О! Господин мой! — вдруг вздохнул глубоко Арраим и простёрся ниц.

И я, Фалес Аргивянин, на фоне заалевшего неба узрел дивную, незабываемую картину: два ока гигантских, каждое с крылами, занимавшими четверть небосклона; крылатые, дивные очи с непередаваемой силой тревожного, страстного ожидания неподвижно глядели на скалу, заключавшую в себе гроб Распятого; а над очами подымался лоб, увенчанный золотыми волосами, и были волосы те звёздными нитями всего Космоса, всей Вселенной, ниспадая в бездны Мироздания; уста были как систрум семиструнный, звучащий вечною хвалою Единому Творцу. И видел я, Шалее Аргивянин, что нет преград для гигантских очей и что смотрят они в самую глубь скалы, наблюдая там нечто дивно-страшное, ради чего стоило ожидать мириады вечностей, ушедших на закат; и было в Таинстве, заключённом в недра скалы, что-то, свершения чего всем существом страстно хотелось дивному владельцу гигантских крылатых очей, одетому в миры Вселенной.

И понял я, Фалес Аргивянин, что странная судьба моя послала мне неизреченную минуту лицезрения самого Демиурга, Люцифера Сладчайшего, Денницы Пресветлого, Сына Первородного Ипостаси Триады Первичной.

— О, Свет Первозданный, День Проснувшийся, Первородное Дитя Творения, Отец Стихии Огненной, прими поклонение моё! — возгласил я, Фалес Аргивянин, от полноты сердца моего, не в силах будучи отвести глаза мои от очей дивных, в глубине коих видел я родину душ человеческих, в том числе и колыбель свою, Фалеса Аргивянина.

И вот — за могучей главою Денницы вспыхнул как бы свет великий, и зароились в том свете неисчислимые когорты сверхчеловеческих Эволюции, и ушёл свет тот, дорога эта блистающая в такие глубины Беспредельности[122], которые ни разу ещё не овевал мыслью о них разум даже Великого Посвящённого. Не было конца ленте этой — радуге Творения, блещущей всеми цветами мира Солнечного, и знал я, Фалес Аргивянин, что конец радуге этой — только там, у Престола Неизреченного…

И увидел я, Фалес Аргивянин, около лежавшего во прахе Арраима Четырежды Величайшего двух существ дивных, небесной красоты; и были у них крылья за плечами, чёрные с голубыми полосами; они склонились над Арраимом и что-то ласково шептали ему. И дано было мне, Фалесу Аргивянину, понять, что существа эти — сыны подлинной расы Арраима[123]; и поднялся он, и первый взгляд его, брошенный на меня, был исполнен изумления.

— Как! — воскликнул он. — Ты, человек, видел Люцифера Светоносного и всё ещё таишь Луч Жизни в теле своём?

И выпрямился я, человек Фалес Аргивянин, сын Персти Матери-Земли, и гордо ответил Арраиму:

— Что может мне, человеку Фалесу Аргивянину, сыну Земли, сделать Светоносный Денница, если я сидел в полном сознании своем одесную самого Бога в саду Магдалы?!

И низко склонился предо мною Четырежды Величайший.

— Воистину, — прошептал он, — Земля в лице твоём, мудрый Аргивянин, победила Космос силою Бога Единого… Не я теперь поведу тебя, Аргивянин, — продолжал он, — а тебя прошу вести меня дальше, где должны мы узреть Проснувшегося…

И я, Фалес Аргивянин, смело пошёл вперёд. А кругом — хотя уже настала ночь — не спало ничто, а всё как бы притаилось, ожидая свершения Таинства великой победы Духа над Плотью в недрах её.

Перед пещерой запечатанной спали римские воины, не видя, как свет золотистый тонкими лучами изливался уже сквозь расщелины приваленного камня.

Тишина вокруг была несказанная. И горели на небосклоне попрежнему крылатые очи, и по- прежнему дорогой радужной уходили ввысь сонмы Эволюций высших, и духи стихий, собравшись вокруг, пели неслышными голосами гимны гармоний бесконечных.

И раздался в тиши один только звук — высокий, чистый и нежный, раздался и замолк. Возник снова — ещё чище, ещё нежнее… И вдруг волною полились, братья и сестры [124], звуки, но не торжествующие, как думаешь ты, Эмпедокл, а нежно и тихо славословящие. То был не гимн победно торжествующий, а любовное возвращение Бога Распятого к распявшей Его плоти человеческой; не торжество звучало, а Всепрощение, ибо вот — какая же победа может быть у Господа Всемогущего и Всесильного?

И тихо-тихо повернувшись, упал камень приваленный, яркий свет хлынул волною из пещеры, и на пороге её показалась дивная фигура Христа Иисуса.

Светел и благостен был Лик Его Божественный, Любовью бесконечной светились Его кроткие очи, и первый взгляд Его был туда, где на небосклоне горели крылатые очи Денницы, вспыхнувшие тотчас восторгом Божественным. И раскрылись уста Люцифера Светоносного, и невыразимой торжественности гимн излился из них, неся в бездны Хаоса строительство миров новых на новых началах победы над смертью…

Подняв десницу, протянул Христос её по направлению к Люциферу, и вот над челом Светоносного вспыхнул символ союза Первозданного со светом Любви Божественной — крест, увитый кроваво-красными цветами Жертвы Божественной[125].

И гимн Денницы был подхвачен сонмами Эволюции сверхчеловеческих и стихийных, и вот — пела вся Вселенная, весь Космос, и даже низкие звуки, проснувшись, откликнулись из бездны Хаоса.

И снова поднялась благословляющая десница Господа Проснувшегося. И тихо сказал Он:

— Довольно, дети! Идите в обители свои. Оставьте пока меня одного с бедными детьми Земли, ныне вновь обретённой для Царства моего.

И замолчали хоры, и рассыпались гимны, и потухли крылатые очи, и побледнели когорты Эволюции сверхчеловеческих и стихийных. И вот пред лицом Земли и человечества стоял снова кроткий плотник Иисус, силою Богочеловечества своего Смерть победивший.

И Земля откликнулась: первый звук — был звук ужаса, изданный группою проснувшихся и ослепленных светом воинов римских; и видел я, как одинокая фигура женщины метнулась сначала ко гробу отверстому, а потом быстро побежала вслед медленно двигавшемуся по дороге Христу; я узнал её: то была Мария из Магдалы.

— Господин… — начала было она, но потом, взглянув пристальнее, с воплем радостного испуга кинулась к ногам Проснувшегося.

— Не прикасайся ко мне, Мария, — тихо сказал ей Господь, — ибо вот — полон ещё я Славы Небесной, и она сожжёт тебя… Встань и поди, предвари учеников моих, да ожидают они меня в Галилее, под нашими кедрами… Встань, Любовь Человеческая, ныне обращённая в Любовь Божественную, встань, Мария кроткая, Мать всех грядущих Марий, во плоти явленных!

И благословив рыдавшую Марию, медленно двинулся Господь дальше, где ожидала Мать Его с двумя другими женщинами. Но по пути Его были ещё мы: Арраим Четырежды Величайший и дитя Земли — я, Фалес Аргивянин.

Кротко и ласково глядел на нас плотник проснувшийся и Бог Неусыпный.

— Аргивянин! — раздался Его нежный голос. — Разрешаю узы твои с человечеством и благословляю на Служение новое. Но раньше заверши на Земле великую задачу твою. Я доверяю тебе, сыну Земли, частицу Силы Моей, — и Он дотронулся рукой до чела моего, — снеси её в дальние пещеры Эфиопии и даруй жизнь новую Первозданной Царице Персти Земной, во прахе ползающей, и сведи туда же любимую дочь мою, да пребудет она там у дочери Арраима, раба моего, доколе не скажу ей восстать на служение мне…

И увидел я, Фалес Аргивянин, как Мать Господа моего подвела к Нему ту скромную иудейскую девушку, из-под покрывала которой когда-то глянули на меня очи Афины Паллады.

— Вот она, дочь моя, — сказал мне Господь мой, — явленная векам грядущим под именем Софии Премудрости Божией, вручаю тебе её, Аргивянин, а она уже принесёт Балкис страдающей всё то, что предсказал некогда ты ей, мудрый эллин, движимый Духом моим. Прими же благословение моё, Аргивянин, и не мешкай. Оставь меня пока здесь с Матерью моей, третьей Марией и слугою моим Арраимом. Гряди, эллин, в дивный и дальний путь благословенной жизни своей!

И я, Фалес Аргивянин, простёршись у ног Господа моего, взял за руку молчавшую девушку и, не оборачиваясь, ибо я был на Стезе Божьей, пошел из сада Иосифа Аримафейского.

Только вышли мы из сада, как увидели приближавшегося к нам человека с длинной белой бородой, ведшего в поводу двух вполне готовых в путь белых верблюдов. В момент встречи нашей он низко склонился предо мной и сказал:

— Дозволит ли благородный и мудрый Фалес Аргивянин старому знакомому вновь служить тебе верблюдами для пути дальнего со священной спутницей твоей?

— Ноги твои также на Стезе Господней, равви Израэль из Ура Халдейского, — сказал я. — От имени спутницы моей благодарю тебя, Мудрый.

Я не стал более разговаривать с равви Израэлем, ибо вот — что было в материи, что могло бы скрыться от взора старого халдея?

Дни и ночи молчала закутанная в покрывало спутница моя, пока вдали не засияли знакомые очертания гор эфиопских.

В глубине горного храма Богини Иштар нашёл я тайное место пребывания Царицы Балкис, давно уже покинувшей трон и променявшей убор Царицы на покрывало старшей жрицы уединённого женского Святилища.

Оставив спутницу мою во внешнем дворе храма, я один вошёл в покой прекрасной Балкис.

Она сидела склонившись над грудой свитков старинного пергамента. Это была всё та же дивно, несказанно прекрасная женщина — только складки глубокого страдания и векового раздумия положили печать свою на высокое чело её.

При первом взгляде на меня глубокий крик сорвался с её прекрасных уст:

— Мудрый эллин!

И вот я, Фалес Аргивянин, узрел гордую Царицу Савскую, Балкис прекрасную, дочь Арраима Четырежды Величайшего — лежащей во прахе у ног моих.

Я не поднял её, ибо вот — на устах моих была речь и послание не мои, а Страдальца Божественного.

Только высказав всё, я разрешил Балкис встать, и увидел лицо её обновлённым потоками сладостных слез и оживлённым Любовью Божественной.

— У слабой Балкис нет слов для выражения благодарности тебе, посол Божественный, — сказала она. — : Да и нуждаешься ли ты в ней? Но где таинственная спутница твоя, которую я должна беречь, по словам Величайшего из Величайших?

И вот когда я ввёл в покой Балкис Софию Священную, — Царица взметнулась при виде открытого лица её и в ужасе несказанном протянула вперёд руки.

— Арра! Арра! — глухо проговорила она и вновь поверглась во прах перед прибывшей.

И в первый раз я услышал голос Софии Божественной. И был этот голос как соединение биллионов других голосов, восставших из глубин Космоса, и подобен он был плачу систрумов всех храмов Богини- Матери, и звучнее хоров ангельских:

— Не Арра я, сестра моя, Балкис прекрасная, но мать Арр всей Вселенной, ибо все Арры от века рождены в несотворённом сердце моём, — сказала она, и рука её ласково легла на чёрные косы Балкис. — Встань, сестра моя, Балкис премудрая, встань и прими меня под таинственный кров твой до тех пор, пока голос Господа и Отца моего не призовет меня в мир. А ты, эллин, трижды благословенный, — обратилась София Божественная ко мне, — прими и от меня благословение и на новый путь, и на окончание человеческого пути твоего…

И я, Фалес Аргивянин, простёршись у ног Новой Загадки Космоса[126]

Не уйди, явленный Владыко!

Не покинь Ты нашего сада! Звездами путь твой украшен.

Я найду по ним след Твой,

За Тобою пойду, мой Владыко!’, вышел из храма и продолжал путь свой к Первозданной Царице Персти Земной.

Шесть дней шёл я, Фалес Аргивянин, подземными ходами и руслами рек недр земных, бестрепетно переходил земные пропасти и полз узкими коридорами и трещинами первозданных глыб гранита. И путь мне освещал возжжённый мною Маяк Вечности над челом моим, а проводником была Великая Мудрость Фиванского Святилища.

Наконец я дошёл до пласта пород рубиновых и там, в покое, выдолбленном из целого гигантского изумруда, нашел её, дивную Царицу Змей, так верно служившую Мудрости моей в день первого посещения моего Царицы Балкис. И выпрямилась дивная Змея на конце хвоста своего, и приблизила рубиновые очи свои ко мне: мириады лет мучительного ожидания светились во взоре её.

И смело поднял я, Фалес Аргивянин, руку свою, и властно призвав Имя новое Бога Единого, — повелел данною мне частицей Силы Его восстать из пучин небытия Сущности Великой — Первозданному Царю Персти Земной, прародителю рода человеческого, дивному созданию Мудрости Строителей[127].

И послушный властному призыву моему, восстал Он, Адам Первородный, во всей дивной и непередаваемой красе своей, восстал кроткий и любящий, восстал во всем неведении ангельском райского бытия своего.

И коснулся я, Фалес Аргивянин, лба Царицы Змей и сказал:

— Волею Господа нашего Иисуса Христа, пришедшего во плоти спасти грешных всего мира от дня Создания, — повелеваю тебе, Лилит[128] Премудрая, покинуть образ Мудрости ползающей и принять вновь первозданный образ свой и присоединиться к супругу своему!

Точно тысяча громов рассыпалась по пещере рубиновой — и спала кожа змеиная, и передо мною, Фалесом Аргивянином, предстала во всей непередаваемой красоте и мощи Аилит Первозданная, светлая и радостная, ибо вот — получила она то, чего не имела от создания своего — частицу Любви Божественной. И распахнул к ней Адам Первозданный объятия свои, и слились они воедино, и в волнах гармонии астральных[129] исчезли в глубинах Мира Схем и Предначертаний Космических[130].

И вознёс тогда я, Фалес Аргивянин, мольбу благодарственную ко Господу Христу Иисусу и силою Мудрости своей перенёсся в теле из недр земных в пустыню Аравийскую, где начинался новый путь мой.

Благословение кроткого плотника Галилейского — Бога Всевышнего призываю на тебя, друг мой Эмпедокл!

Аминь.

Фалес Аргивянин

Источник:  http://booksonline.com.ua/index.php?author=Аргивянин%20Фалес&lang=