27.01.2013

В 1938 году увидела свет ломавшая стереотипы западного мировоззрения работа немецкого философа Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока», посвящённая истокам противостояния цивилизаций Европы как Запада и России как Востока. В отличие от прочих изданий о России («Россия в 1839 г.» маркиза де Кюстина, «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына) «Европа и душа Востока» так и не попала в руки западного обывателя. Причиной была ярко выраженная русофилия автора. Такие книги на Западе не печатали и не печатают…

Характеризуя культурно-исторический тип европейца и русского человека, В. Шубарт употребляет термины «прометеевский» и «готический». Европеец обладает «прометеевской» нравственной конституцией, в основе которой – взгляд на мир как объект, который должен покорить, подчинить, перестроить. Отсюда извечная агрессия Запада против Востока, желание Запада «цивилизовать» Восток.

В. Шубарт видел задатки «прометеевской» морали в протестантско-католической идеологии и в распространении римской культуры на всю Европу. «Недостаточное понимание европейскими народами России – римское наследие», – подчёркивал он.

Русский, по В. Шубарту, – человек «готический», чьи внутренние помыслы обращены не столько на земное, дольнее, сколько на горнее (отсюда и сравнение с готикой – архитектурным стилем, возносящимся к небесам). Взгляд «готического» человека на мир – это не взгляд хищного субъекта на пассивный объект. «Готический» человек считает целое и общее выше частного и индивидуального, он стремится жить с миром в гармонии, а не заниматься его бесконечной переделкой.

«Прометеевская» эпоха началась вслед за Реформацией, затем продолжилась Французской революцией и как итог привела к полному обезбоживанию европейской цивилизации. Что отличает человека «прометеевского» от «готического», то отличает его и от русского, утверждал В. Шубарт.

«Проклятье «прометеевской» культуры в том, что герой в ней деградирует до обывателя», – выносит В. Шубарт свой диагноз Европе. Для западной культуры, которую немецкий философ называет «культурой середины», характерен идеал могущества среднего обывателя, буржуа, упивающегося собственным индивидуализмом, примат материи над духом, идеология накопительства. Такая культура становится всё более серой, интеллектуально мелкой, автоматизированной. Капитализм – экономическая форма «прометеевской» культуры.

Русская культура у В. Шубарта – «культура конца», она имеет апокалипсический характер, ибо, пропитанная православными идеалами Царства Божия, обладает метафизической глубиной и идеалом свободы.

В. Шубарт оказался на удивление проницательным, обрисовав пагубные веяния, которые уродуют культуру западных народов. В западной мысли он предвосхитил интеллектуальный переход от «Заката Европы» Освальда Шпенглера (1922 г.) к «Смерти Запада» Патрика Бьюкенена (2002 г.). Так, П. Бьюкенен безапелляционно выносит свой приговор: Соединённые Штаты как детище западноевропейской культуры следуют по пути самоубийства. Дехристианизация поразила все сферы американской жизни, результатом чего стали сегодня яркие признаки вырождения в виде апологии педерастии, воинствующего феминизма, доведённой до абсурда «политкорректности», когда нет уродов, а есть «люди с альтернативной внешностью», нет мамы и папы, а есть «родитель №1» и «родитель №2».

«Прометеевская» культура вымирает и убивает сама себя, говорил В. Шубарт, указывая на практически полное отсутствие самоубийств в средневековой Европе, верной христианской традиции, и их эпидемию в Европе секуляризированной, отрекшейся от христианства.

В свою очередь, П. Бьюкенен, продолжая линию В.Шубарта, указывает на рост гедонистических настроений среди американцев как основную причину усиления вырожденческих тенденций. Уже с середины ХХ столетия многие постулаты и символы христианства были отвергнуты американцами как противоречащие «свободе вероисповедания», начался распад института семьи. Чем более гедонистическим оказывалось каждое последующее поколение американцев, тем оно было политически безответственней и духовно ущербней.

Следует понимать, что насаждаемая на Западе идеология мультикультурализма – это не жест вежливой открытости, а завуалированный страх перед пришельцами-пассионариями, крепко держащимися своей веры. Ни европейцы, ни белые американцы более не в состоянии «переваривать» новоприбывших. Европу накрывают иммигрантские волны из Африки и Азии. Только в одном Берлине проживает уже 3 млн. турок. В Норвегии с 2006 по 2007 г. количество приезжих из мусульманских стран возросло на 10%.

Всё более заметно меняется облик Соединённых Штатов, где центр общественной и экономической жизни смещается в сторону южноамериканского континента, приближаясь к центрам испаноязычной культуры. США захлёстывают волны испаноязычных эмигрантов. Сегодня многие говорят об утере Соединёнными Штатами англосаксонской исключительности. С 2000-го по 2030 г. 88% прироста общего населения США произойдет за счет прироста населения в южных штатах, доля англосаксов в процентном отношении будет меньше доли латиноамериканцев и африканцев. Уже сейчас мексиканское население Лос-Анджелеса уступает лишь населению Мехико-Сити, а кубинская диаспора Майами составляет большинство в городе. Эта тенденция сохранится, поскольку миграционный поток из Южной Америки не иссякает, а уровень рождаемости среди латиноамериканцев превышает таковой не только у белых, но даже у чёрных американцев. Впервые громко об этом заговорил американский публицист-футуролог Джон Нейсбит в своей книге «Мегатренды», опубликованной в далёком уже 1982 году.

А В. Шубарт ещё в 1930-х годах предвидел, что «будущее России – в Азии», с которой отношения у неё складывались гораздо теплее, чем с Европой. «Среди восточных народов всё шире убеждение, что европеец пришёл к ним как угнетатель, а русский приходит как освободитель», – писал В. Шубарт. Нежелание русского помыкать другими, врождённое свойство его души принимать человека любой культуры как равного – вот что отличает русских от европейцев.

«Прометеевский» человек отмечен печатью духовной смерти. Россия же – полюс, лишённый по своей природе «прометеевского» измерения, его будущее зависит оттого, насколько долго он сможет сохранять свою культурно-историческую обособленность. Всякий раз, когда русские вступали в Европу, например в 1813-1815 гг., они начинали вдыхать европейский яд, проникаться элементами «прометеевской» цивилизации, отравляя при этом свою. Русские, писал В.Шубарт, не должны ни в коем случае, жертвуя собственной культурой, глубоко воспринимать элементы культуры «прометеевской»: «Англичанин смотрит на мир, как на фабрику, француз – как на салон, немец – как на казарму, а русский – как на храм». Либерализм и западничество – главные враги русской цивилизации – таков вывод В.Шубарта, и в этом он согласен со многими выдающимися её представителями (Ф.М. Достоевский, К.Н. Леонтьев, И.Т. Аксаков, А.С. Хомяков, И.А. Ильин).

Обозначенная В. Шубартом проблематика до сих пор актуальна и для Европы, и для России. «Культуртрегерство» европейцев никуда не ушло. Рыночное хищничество, ущербный индивидуализм пропитывают, например, идеологию российской оппозиции как мазохистской формы западничества, борьбу с которым вели ещё русские славянофилы XIX века. И не случайно либеральная оппозиция поддерживает то нелепые претензии Запада к России за сталинский «тоталитаризм», то состряпанные западными пропагандистами обвинения русских в «геноцидах» – поляков, украинцев, прибалтов, черкесов. Всё по В. Шубарту, для которого Россия после каждого очередного конфликта всегда была готова строить добрососедские отношения со вчерашним врагом, а Европа – никогда ничего не забывала. «Для неё…непримиримая вражда, не устаревшие претензии – словно булыжник в желудке».

Сегодня обстановка в мире требует от России чётких, внятных ответов на тот глобальный вызов, который бросает ей Запад. Не будем забывать, что тот же П. Бьюкенен, например, пессимистично оценивал шансы России удержать за собой геополитические позиции, обеспечивающие её целостность как государства.

Не все ожидания и прогнозы В. Шубарта оправдались, но глубокие основания мировоззренческих и политических различий между Западом и Россией он видел ясно. Ход мировых событий это подтверждает. Духовная автономия как средство сдерживания западной агрессии в сфере культуры и идеологии – сегодня это необходимая мера для охранения Русского мира от бацилл деградирующей «прометеевской» культуры.

Источник:  Фонд Стратегической Культуры

***

“Европа и душа Востока”. В. Шубарт (выдержка)

«Западноевропейский человек рассматривает жизнь, как рабыню, которой он наступил ногой на шею… Он не смотрит с преданностью на небо, а, полный властолюбия, злыми враждебными глазами глядит вниз, на землю. Русский человек одержим не волей к власти, а чувством примирения и любви. Он исполнен не гневом и ненавистью, а глубочайшим доверием к сущности мира. Он видит в человеке не врага, а брата.

Англичанин хочет видеть мир — как фабрику, француз — как салон, немец — как казарму, русский, — как церковь. Англичанин хочет добычи, француз – славы, немец – власти, русский – жертвы.

Англичанин хочет наживаться от ближнего, француз – импонировать ближнему, немец – командовать ближним, а русский ничего от него не хочет. Он не желает превращать ближнего в свое средство. Это братство русского сердца и русской идеи. И это есть Евангелие будущего. Русский всечеловек есть носитель нового солидаризма. Прометеевский человек уже обречен смерти. Наступает эпоха Иоанновского человека – человека любви и свободы. Таково будущее русского народа.

Запад движим неверием, страхом и себялюбием; русская душа движима верою, покоем и братством. Именно поэтому будущее принадлежит России…

У европейца — человек человеку волк, всяк за себя, всяк сам себе бог; поэтому все против всех и все против Бога; и героичность его есть очень часто эксцесс себялюбия и гордости — личной или национальной. Это корыстный и хищный героизм. Европеец доволен, когда ему завидуют, и терпеть не может, чтобы его жалели, — это унижение. Поэтому он скрытен, притворяется, чопорен, чванлив и театрально надут — и когда русский это видит, то у него щемит на сердце.

Русский подходит к своему ближнему непосредственно и тепло. Он сорадуется и сострадает. Он всегда склонен к расположению и доверию. Быстро сближается. Он естествен, и в этом его шарм. Он прост, интимен, склонен к откровенности, стремится быть полезным.

Новый человек Европы не заметил, как он прошел через иудаизацию христианства и утратил и Бога и Христа. В России иное понимание Евангелия.

Русские были христианами до своего обращения в христианство. Поэтому христианство распространилось в России не мечом, как у Карла Великого, а само, легко и быстро — избранием.

Русское сердце было открыто не Ветхому, а именно Новому Завету. Так оно и осталось; в русской душе есть данные, делающие русского человека самым верным сыном Христа.

Вот откуда русская национальная идея: спасение человечества придет из России. Это самая глубокая и самая широкая национальная идея из всех, имеющихся у других народов.

Основная социальная идея русского народа такова: общество как церковь, как духовная общность, как свободное многообразие в любовном единстве, как мистическое Тело Христа…

И ещё замечательно, что русское безбожие — иное, чем на Западе: оно не холодное сомнение, не безразличие, а огненный вызов Богу, трепещущее кощунство, восстание, жалоба на Бога, может быть, тоска по утерянном Боге. Самое безбожие носит у русских характер религиозного неистовства.

И самое понимание Евангелия в России иное, чем на Западе: западное христианство болеет властолюбием — оно насильственно обращает в христианство, это воинственное, милитаризованное учение о Боге, дающем победу; это искажение Евангелия Ветхим Заветом и естественный переход от Ветхого Завета к безбожию…

Можно сказать, что европеец — человек дела, а русский — человек души и сердца. И Европа есть страна деловитости, а Россия есть родина души.

Душевный человек вчувствуется в ближнего и воспринимает его интуитивно и чутко; ему не важно происхождение, образование, партийность, профессия, титул и орден.

И замечательно, когда неевропеец впервые приезжает в Россию, он бывает приятно изумлен и обрадован; а когда русский впервые приезжает в Европу — то он чувствует себя отрезвленным и разочарованным.

Кто узнает русского лично — тот полюбит его. Пока европейца знаешь по его заслугам — до тех пор он тебе импонирует.
Русский человек, может быть, и плохой делец, но братский человек. Он мастер давать и помогать — и дает с тактом и нежностью. Он гостеприимнее всех народов Земли. Он чувствует глубоко, умиляется и плачет. Русские люди и называют друг друга не по титулам и званиям — а просто по имени и отчеству.

Просты и скромны — русские ученые. Сердечны и отзывчивы русские писатели. У русского человека — человек человеку не волк, а Бог (Преп. Серафим говорил — «человек человеку радость»).

Русский человек — не одержим западным честолюбием и властолюбием: в глубине души он хочет угодить Богу, устоять пред Его лицом, а не пред человеками.

Эта русская братскость есть выражение веры и Царства Божия. Русский человек уверен — что любящий Бога будет любить и людей; и обратно. А любить — значит, уважать.

Русский человек — настолько укоренен в вечности, что способен наслаждаться настоящим мгновением. Для европейца характерно страхование жизни в страховых обществах; для русского — пренебрежение к скопидомству. Верным инстинктом русский чует, что капиталист — раб своего капитала и что жадность есть страх и безбожие. Отсюда же у русского — не историческое, а религиозно-метафизическое созерцание истории. В истории он стремится не ухватить все и все запомнить — а постигнуть религиозный смысл событий.

Русский человек творит свою историю религиозным ожиданием, сверхчеловеческою способностью страдать и терпеть. Поэтому русская культура есть метафизическая культура, а западная — техническая культура; и будущее принадлежит России.

Русский человек добр не из чувства долга, а потому, что это ему присуще, что он иначе не может. Это нравственность не рассудка, а сердца.

Воображение у русского человека — богато, дерзновенно и глубоко. Европеец — техник. Русский — романтик. Отсюда у него два особых дара: способность к чужим языкам и дар к сцене и театру. Русские актеры не играют, а живут на сцене. Перед русским театром — всякий европейский искусственен, натянут и дилетантичен.

Европейца тянет к специализации. Русского — к целостному созерцанию. Европеец — расчленяющий аналитик. Русский — всепримеряющий синтетик. Он стремится не побольше знать, а постигнуть связь вещей, уловить сущность. Русский способен как никто — слить поэзию, науку и религию; и в этом — будущее за ним, а он сам — человек будущего.

В России иное понимание Евангелия. У русского народа целый ряд христианских добродетелей является устойчивыми национальными добродетелями — христианство как бы врождено славянской душе. Русские были христианами до своего обращения в христианство. Поэтому христианство распространилось в России не мечом, как у Карла Великого, а само, легко и быстро — избранием.

Русское сердце было открыто не Ветхому, а именно Новому Завету. Так оно и осталось; в русской душе есть данные, делающие русского человека самым верным сыном Христа. Вот откуда русская национальная идея: спасение человечества придет из России.

Это самая глубокая и самая широкая национальная идея из всех, имеющихся у других народов.»

Источник:  Forum.Roerich Живая Этика (Агни Йога), Теософия

Европа и душа Востока

Шубарт Вальтер. Пер. с нем. М.В. Назарова. – М.: Изд-во Эксмо, 2003. – 480с.

С. 8. Цель живой мысли – это всегда соучастие в созидании необходимого будущего. А это будущее – всемирная борьба между Западом и Востоком.

На свете всегда будут существовать немногие люди, устроенные так, что именно через них…в мире появляется новый элемент духа. К этим немногим и обращена моя книга. В ней – призыв к солидарности лучших, которые открываются навстречу новому и одновременно спасают для него непреходящее из наследия своих отцов. Что было бы с человечеством без таких людей? О них, как правило, молчат в те годы, когда они живут. Зато им принадлежат столетия после ухода их из жизни.

С. 29. Грандиозное событие, которое сейчас готовится, – это восхождение славянства как ведущей культурной силы. Возможно, это кому-то режет слух, но такова судьба истории, которую никому не дано остановить: грядущие столетия принадлежат славянам. Северная культура идёт к своему концу, её место занимает восточная культура. Иоанновская эпоха будет эоном славян.

…Кто занимается историей, не будучи философом, тот просто хроникёр.

С. 30. Чувство неуверенности и подавленности впервые закрадываются в прометеевскую культуру с именами Руссо и Шопенгауэра …Появляется целый ряд пессимистически настроенных философов культуры – от Шопенгауэра и Ницше до Шпенглера и Клагеса. Все они больная совесть Европы. Первым, кто не просто смутно почувствовал этот процесс, но и чётко осознал, будучи в стороне от него, – был, однако, Киреевский. Уже в 1852 году он высказал смелое утверждение, что Европа стоит на пределе своих возможностей и в своих возможностей и в своих ведущих умах она пришла к осознанию или, во всяком случае, к предчувствию своей узости и односторонности.

С. 33. Гердер писал о культурной усталости Европы ещё до появления Гёте, и он назвал Россию страной будущего для человечества – ещё до того, как Державин создал оду «Бог». …Он видит в русских будущих носителей высшей человечности, прирождённых освободителей и обновителей человеческого рода, единственных, кто способен и достоин воплотить в себе гердеровский идеал добра – и это в 1765 году, за сто лет до появления «Преступления и наказания» Достоевского. Это было поистине одно из величайших прозрений, когда-либо выпадавших на долю европейца.

С. 35. Появившийся в 1880-е годы первый немецкий перевод «Записок из Мёртвого дома» Достоевского остался совершенно незамеченным. С трудом было продано 150 экземпляров, остальное ушло в макулатуру.

С. 35. Мнение, что Россия является отсталой частью Европы, больше всего утверждалось именно балтийцами. До 1917 года русская культура и русский характер были почти неизвестны Западу. Там знали главные произведения Л. Толстого, Тургенева, Достоевского, несколько симфоний и опер Чайковского, возможно, несколько народных песен и романсов, возможно, несколько произведений Горького или Андреева. И это всё. Пушкина, Лермонтова, Гоголя или Чехова знали лишь понаслышке.

С. 37. В 1918 году происходит событие эпохального значения – русская эмиграция. … Стоит только представить себе: три миллиона человек с Востока, принадлежащих большей частью к духовно ведущему слою, влились в европейские народы и возвестили им культуру, которая до того времени была Западу почти неизвестна и недоступна.

С. 38. Россия не стремится ни к завоеванию Запада, ни к обогащению за его счёт – она хочет его спасти. Русская душа ощущает себя наиболее счастливой в состоянии самоотдачи и жертвенности. Она стремится ко всеобщей целостности, к живому воплощению идеи о всечеловечности. Она переливается через край – на Запад…. Она не ищет в нём дополнения к себе, а расточает себя, она намерена не брать, а давать. Она настроена по-мессиански.

С. 39. Азия стала истоком всех больших религий, Европа не дала ни одной….

Проблема Востока и Запада – это прежде всего проблема души.

С. 41. Истинная же философия приближает будущее. Она не плетётся в хвосте событий, а подготавливает их. Она сама – частица и фактор истории, сила, участвующая в формировании истории. Более того, она одна из влиятельнейших сил в судьбе человечества.

С. 43. Запад подарил человечеству самые совершенные виды техники, государственности и связи, но лишил его души. Задача России в том, чтобы вернуть душу человеку. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе.

Россия – единственная страна, которая способна спасти Европу и спасёт её, поскольку во всей совокупности жизненно важных вопросов придерживается установки, противоположной той, которую занимают европейские народы.

С. 44. Средством сближения чуждых друг другу народов является война… Война – не только неистовый разрушитель, но и двигатель культурного оживления. Примирению в великом всегда предшествует предельная интенсивность политической и военной напряженности. Ненависть может перейти в симпатию, равнодушие – никогда.

С. 46. Целью Французской революции (или, во всяком случае, одним из важнейших последствий) была не казнь Людовика XVI, а пожар Москвы, пробуждение славянского Востока…. Так впервые вошёл в историю Европы русский Восток. (Из примечаний: Тютчев Ф. «Политические статьи». СПб. – Репринт: Париж, 1976).

С. 48. С 1914 года мы вступили в эпоху войн между Западом и Востоком. На своей восточной границе немцы понесли чувствительные потери. Похоже на то, как если бы провидение направило войну в пользу славян. Именно они выиграли войну – несмотря на Русскую революцию. Заклятые их враги – турки, венгры и немцы – оттеснены далеко назад. Чехи, словаки, хорваты, черногорцы и словенцы скинули с себя ярмо Габсбургов и образуют свои собственные государства.

С. 49. Россия, как Индия или Китай, есть часть света, охватывающая сегодня 169 национальностей и верующих всех религий мира, которая, по острожным оценкам, к концу нашего столетия будет насчитывать свыше 300 миллионов человек, – столько же, как в Индии, и не намного меньше, чем в современной Европе без России.

К 1910 году славяне насчитывали уже 42%, ныне – 46%. В 1950 году более половины европейцев составят славяне. На этом основании специалист по народонаселению Ф. Бургдерфер высказал предположение, что Европа превращается в преимущественно славянскую часть света. Его утверждение неверно только в том, что он причисляет славян к Европе. Они относятся к восточному континенту. Восточная граница Европы проходит по Висле, а не по Уралу, она проходит сегодня, как в Средневековье, там, где остановилась немецкая колонизация.

С. 50. Когда в январе 1938 года в Москве впервые собрался Верховный Совет, «Известия» вышли на 11 языках!»

С. 52. Между намерениями славянофилов и евразийцев, между лозунгами панславизма и мировой революции разница только в методах, а не в целях и сути (наше выделение).

С. 53. Получилось так, что Россия, эта якобы отсталая страна, становилась судьёй и наследницей Европы. Так возник фашизм.

Фашизм, конечно, сплачивает каждое государство в отдельности, но он раскалывает сообщество государств, усиливает напряжённость между отдельными народами… Фашизм толкает Европу ко всеобщей войне и тем самым к такому же хаосу, который непосредственным путём пытается развязать русский большевизм. Так вследствие частичной фашизации Европы её общее развитие идёт, хотя и обходным путём, к той же дальней цели. Результатом в любом случае будет распад Западной Европы, а в выигрыше всегда окажется русский континент (не обязательно советская система!).

С. 56. Отношения между Россией и Германием обострились не потому, что национал-социализм пришёл к власти, наоборот: он должен был прийти к власти для того, чтобы они могли обостриться!

С. 63. Подлинным выражением северного духа является Реформация. В её истоках лежит восстание вечных сил северной земли против вечных сил южного ландшафта, протест рассудка против чувства, месть критики – вере. По своей важности Реформация – самое выдающееся событие в период 1200 – 1800 годов, но и самое, заметим, роковое. Она становится началом прометеевской эпохи, она знаменует собою прорыв нового мироощущения, которое я бы назвал «точечным» чувством….Нового человека влечёт не самоотречение, а самоутверждение. Он не себя соотносит с миром, а мир с собой. Его основное чувство – боязнь своего одиночества, изначальный страх вместо изначального доверия. Страх заставляет его везде добиваться господства. Его обуревает воля к власти, но, достигая её, чувство благоговения он вытесняет гордостью. Только для человека героических культур знание есть сила, а не средство к спасению.

С. 65. Лютер хотел обновить религию, перенеся её во внутренний мир человека. Этим он хотел защитить её от мира, греховность которого он с содроганием познал. Так он отдал общественную жизнь на откуп силам ада….В протестантском человеке есть две резко разделённые зоны: одна – для Бога, другая – для мира. Зона божественного постоянно сокращается по мере того, как всё больше расширяется зона мирского. Тем самым утрачивается целостность души, точно так же, как и единство социальной жизни. Человек раздваивается между отношением к Богу и отношением к людям. Обе эти установки противоречат и мешают друг другу, ибо нельзя быть попеременно то мистиком, то практиком. Лютер хотел, чтобы пред лицом Бога христианин был раздавлен, полон смирения и сознания неискоренимой греховности своей природы. А в глазах людей, по мнению Лютера, человек должен быть горд, деятелен, преисполнен мирских радостей….Лютер вовсе не хотел того, что позже получилось из его учения и его деятельности. Во многом он хотел нечто совершенно противоположное: он хотел спасти религию, а положил начало её разложению. Он замышлял реформу Церкви, а получилась её секуляризация. С Лютером религия отступила в частную жизнь.

С. 67. Деяния реформаторов вкратце можно выразить так: они разработали еврейскую часть христианских учений за счёт индусских и эллинских элементов (вот почему евреи, переходя в христианство, предпочитают протестантизм). Ветхий Завет был по меньшей мере уравнен с Новым. Самого Лютера… можно поставить рядом с ветхозаветными пророками. Он не выглядит христианином рядом с Иисусом, и тем более с Иисусом Евангелия от Иоанна…

Деяние Макиавелли (1469 – 1527) состоит в том, что он, применительно к условиям своего времени, возобновил идею римского господства. Он ввёл в Новое время идею власти и нормы. Его излюбленным выражением было: «Это надо принять как общее правило». От него исходит порочное учение о том, что религия, культура и мораль должны быть подчинены государству. Он оценивал их по той пользе, какую они приносят государству. Он вызвал к новой жизни два главных идеала древнего Рима: идеалы цезаря и империи (а не он ли является подлинным первым сочинителем-инкогнито прекрасной истории о «Древнем Риме» на Апеннинском полуострове? – наша вставка); правителя-деспота и государства-деспотии. Он восхищался Чезаре Борджиа

[из комментариев к книге: Борджиа Чезаре (1475 – 1507) – правитель Романьи, сын папы Римского Александра VI; оба прославились развратом (известный навет западных ревизионистов от истории, желающих умолчать о подлинных причинах клеветы: оба были родом из Руси – наша вставка) и тем, что не останавливались ни перед какими средствами для достижения своих целей; Чезаре послужил прототипом государя в произведении Макиавелли (который, конечно же, знал о происхождении Чезаре и Александра VI, как и то, что первый Рим находился в междуречье Оки и Волги… значит, вставки в текстах о «древнем Риме» могли появиться без ведома самого Макиавелли – наше дополнение)]

и советовал учредить новый общественный строй через насилие. Тем самым он был одновременно предтечей Ницше и Маркса, родоначальником фашизма и коммунизма…. Его имя должно напоминать прежде всего о том, что Ренессанс был возрождением не эллинского, а римского духа.

С. 69. Римляне, в отличие от греков, не создали никакой философии: даже философствуя, они остаются юристами. У них нет своей истории богов, нет трагедии, нет собственного эпоса (потому что европейские фальсификаторы истории не успели придумать? – наша вставка). Это лишённый фантазии народ государственных чиновников и солдат – пруссаки античного мира. Мы унижаем греков, называя их предшественниками римлян. – Насколько различным было отношение Эллады и Рима к Востоку!..

Рим никогда не понимал Востока. Недостаточное понимание европейскими народами России – римское наследие.

С. 71. Римский дух оказал наибольшее влияние на постготическую эпоху в Европе через римское право.

С. 72. Внедрение этого архетипа проходило не гладко, не бесперебойно, а при ритмично возвращавшихся контрударах: барокко (контрреформация), романтика, экспрессионизм.

Барокко стоит ещё полностью под влиянием лучшего права и честной совести – это ренессанс готики, мощный протест против прометеевских новшеств…

Прометеевский человек не взывает к миру как человек благочестивый, не пытается осмыслить его как философ, не стремится изобразить его как художник, а жаждет править им как государственный деятель, наживаться на нём как купец и эксплуатировать его как homo faber. На место священников, мыслителей, музыкантов заступают техники, рабочие, солдаты. Наука также захватывается этим ходом событий. Универсально мыслящий философ превращается в учёного специалиста или вовсе в солдата. (Прусская Академия наук в 1910 году именовала себя лейб-гвардией Гогенцоллернов!)

Барокко и есть осознавшая себя готика. Бах – вершина европейской музыки – есть чистейшее музыкальное воплощение готического жизнеощущения. ОН поистине готический человек, несмотря на свою протестантскую веру. Поэтому он писал не оперы, а произведения о страданиях Христа. Его фуги построены, как соборы XIII века или как системы схоластической мысли.

С. 74. Чем бесцеремоннее утверждался прометеевский архетип, тем здоровее, производительнее и банальней становился человек: возрастающее трудолюбие при ослабевающей духовности. В конечном счёте он становился пруссаком или англосаксом. Духовные науки отошли на задний план, их представители были низведены до роли безмолвных наблюдателей, утративших какое бы то ни было практическое влияние. Из-за этого в духовности, особенно в немецкоязычных странах, появилась аскетическая черта, нечто мечтательное, отчуждённое от действительности….Поэтому он [прометеевский человек] и смотрит на мир как на вычислимый механический предмет, который можно присвоить, решить, подобно арифметической задаче; которым можно управлять, как машиной, руководить, как организацией, – но уже не как на тайну, перед коей молчат. Поэтому прометеевский человек так ценит технику и презирает религию….В наступлении атеизма видели процесс духовного раскрепощения.

С. 75. Что бы ни стало определяющим в судьбе европейца – экономика, политика или техника, – в любом случае только не божественно-духовное. Он утратил отношение к жизни. Склонный к материальной власти, он подчинился земным силам и стал рабом материи….Таким, какой он сегодня есть, мы вызываем его на суд. Мы не можем принять его самооправдания ссылкой на готическое наследство, которое он же с презрением отбросил. Сегодня в Европе живёт прометеевский человек – и никакой другой. Его, неприкрытого мантией готики, а не его предков, противопоставляем мы русскому человеку.

История русской души (с. 76 – 97)С. 76. В свой начальный период русская душа, как и европейская в эпоху готики, была настроена гармонично. Гармоничным духом веет от древнейшего русского христианства. Православная Церковь в основе своей терпелива. Она отрицает насильственное распространение своего учения и несвободу совести.

Гармонично-греческое в ранней русской душе сказывается и в той тесной связи, которую отцы Восточной Церкви искали с Платоном, в то время как на Западе ориентировались на Аристотеля. Платон даже на более позднюю русскую мысль влиял в такой степени, что один из ведущих философов современности вынужден был признать: «Нам, русским, Платон близок необычайно».

С. 79. Об этой Руси Киевского периода Европа знает так мало, что неудивительны суждения – точнее, предрассудки, – как, например, у Шпенглера, о том, что Россия воплощает собой извечную апокалиптическую ненависть к античной культуре. Это совершенно несвойственно русским X – XV веков.

Из Византии в русскую душу стал проникать чужеродный ей властный римский дух.

С. 81. Чувство долга может быть только там, где есть защита прав. Рабы лишь отбывают подёнщину, но они не выполняют своего долга. Перед ними нет задач, которые поддерживали бы в них человеческое достоинство.

С. 81. До татарского ига Русь не знала ни царизма, ни крепостного права. Не царская Москва XVI века, а вольный Новгород XIV-го – вот отражение сущности русского духа. Самодержавие – это татарское инородное тело в плоти русского народа.

С. 84. И в Тридцатилетней войне, и в большевизме речь идёт о решении одного и того же спора – противоречия между прометеевским и готическим мироощущением. Ведь и большевизм начал свою борьбу с протеста. Так, с опозданием и зачастую в гротескной форме, он перенял наследие протестантизма….Вероятно, большевизм является последней грандиозной, обречённой на провал попыткой насильственно насадить на русской почве прометеевские фантомы.

С. 85. Гармоническое мироощущение гораздо уязвимее любого другого. Только избранному человеческому типу дано видеть гармонию мира, несмотря на наполняющие его страдания, пороки и несправедливости….Развитие русской души последнего времени отмечено всё более мучительным страданием из-за возрастающего противоречия между врождённой гармоничностью и внешним напором дисгармоничной прометеевской культуры.

С. 88. Мессианский человек соединяет разделённое, тогда как империалистический – разъединяет связанное.

Мессианское жизнеощущение не позволяет русскому человеку довольствоваться простым познанием истины. Оно побуждает его также жить согласно этой истине, осуществляя более высокий порядок в более низком. Русский ищет не знания, а жизни в форме познания…. «Нельзя склоняться перед христианской истиной и в то же время смиряться с антихристианской действительностью как с чем-то вечно неизменным и неизбежным» (Соловьёв).

В русской литературе нет ничего, подобного Шопенгауэру, который как человек был гурманом и щёголем, а как мыслитель рекомендовал воздержание от земных благ.

Соловьёв, ему было тогда 28 лет, лишился кафедры и средств к существованию и умер преждевременной смертью, износившись от своей беспокойной жизни. Вот это по-русски! Русский не выносит расхождения между истиной и действительностью (наше выделение курсивом).

Русский не может жить иначе, как, не задумываясь, вносить элементы высшего порядка в вещественный мир, даже если этот мир их отторгает. В конечном счёте земное приносится в жертву идее.

С. 93. С нигилизмом русское мессианство вступает в стадию своего вырождения.

[Из комментариев к книге:

Для сравнения цитата из русского издания А.И. Герцена (Собр. Соч., М., 1955, т. IV, с. 48: «Что выйдет из этой крови? – кто знает; но что бы ни вышло, довольно, что в этом разгаре бешенства, мести, раздора, возмездия погибнет мир, теснящий нового человека, мешающий ему жить, мешающий воцариться будущему, – и это прекрасно, а потому – да здравствует хаос и разрушение! Vive la Mort! И да здравствует будущее!» (Париж, 24 июля 1848 г.)]

Вот они – истоки, из которых пропаганда Коминтерна заимствует свои лозунги.

Достоевский провозглашал: конец мира близок.

Толстой: человеческий род должен угаснуть.

И Печёрин: как сладостно отчизну ненавидеть, и жадно ждать её уничтоженья, видя в этом зарю всемирного возрождения!

С. 97. Не к абсолютному ничто стремится русский нигилист, а к возрождению, к обретению той гармонии, в которой пребывала Россия 1200-х годов.

Подобно тому, как европейская культура только в барокко, а не в готике достигла вершины своих возможностей, так и русские могут ждать расцвета своей культуры только в связи с возрождением русской готики.

***С. 98. Конечной целью западной культуры является не борьба с силами земли, а состояние всеобщей безопасности, порядка и благосостояния после победного окончания борьбы. Её цель – мещанство, в то время как русская культура в своей глубине стремится к тому, чтобы в заключительном акте принести себя в жертву.

Проклятье прометеевской культуры в том, что человек в ней от героя деградирует до обывателя.

С. 103. Даже на острове Св. Елены у него [Наполеона] осталась эта дрожь в сердце, и из этого внутреннего потрясения родились пророческие слова: «Россия – это сила, которая гигантскими шагами и с величайшей уверенностью шагает к мировому господству».

Победа 1812 года была достигнута не полководческим гением: Кутузов не мог меряться силами с Бонапартом; она досталась и не храбростью русского солдата: его противники были не менее храбры, лучше вооружены, превосходили в тактической ловкости. Победа была завоёвана русскими исключительно благодаря их совершенной внутренней свободе, которой обладает только Азия и которую европеец не может и даже не хочет иметь. Бердяев был прав, говоря, что жажда самосожжения – русская национальная черта… Та же жажда самосожжения пробудилась и в 1812 году, а в 1918 она приняла форму настоящей оргии.

С. 104. О презрении к действительности говорят и русские поговорки типа: «Ему море по колено». По сути, русский играет с миром. Ему неведома западная земная серьёзность. Иначе русские эмигранты, в большинстве своём низринутые со своих жизненных высот, не выдержали бы постигшей их участи.

С. 105. Дрожать за каждый пфенниг – не признак благородной души. Русскому же наоборот – по выражению Толстого в романе «Война и мир» – свойственно презрение к низменным сторонам человеческой натуры. В русской душе живёт некое «исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира… это странное и обаятельное чувство…что и богатство, и власть, и жизнь, всё, что с таким старанием устраивают и берегут люди, – всё это ежели и стоит чего-нибудь, то только по тому наслаждению, с которым всё это можно бросить».

С. 107. Из этого чувства вины рождается мысль о жертвенности как центральная идея русской этики. Только жертва открывает путь, ведущий из мира здешнего в мир иной.

[Из комментариев к книге: Вел. Кн. Кирилл Владимирович совершил эту измену за день до отречения царя, 1 марта 1917 г., сняв свой Гвардейский экипаж с охраны царской семьи и призвав другие войска перейти на сторону нового правительства – «Временного Комитета» Госдумы, которая незадолго до того была распущена Государём; к этому дню новое правительство, состоявшее из масонов, уже арестовало царских министров; подчинённые Вел. Кн. Кирилла также участвовали в охране арестованных монархистов. Таким образом, двоюродный брат царя совершил государственную измену и участвовал в свержении монархии. (Подробнее смотри в книге: Назаров М. Кто наследник Российского Престола? М., 1996.)]

С. 114. Изначальный страх ничего общего не имеет с трусостью, равно как и изначальное доверие – с мужеством. Наоборот: без страха не бывает отваги. Героизм есть преодоление страха, а не отсутствие его…

Чтобы безмятежно наслаждаться временным, надо уверенно чувствовать себя в вечном. Надо внутренне подняться над жизнью, чтобы найти её прекрасной и увлекательной. Чем меньше мы ждём от жизни, тем больше она даёт нам (наше выделение).

С. 116. В своей оценке земных благ западный человек стремится удержать то, чем обладает, и приумножить его: это культура запасов впрок – вещей, ценностей, методов. Русская же культура есть культура расточительства – вещей и людей.

Прометеевская культура – это культура уставов, русская – следует логике жизни. Русский даёт жизни буйно произрастать и цвести во всей её полноте, европеец же накладывает на неё оковы и старается держать в узде. Он втискивает её в смирительную рубашку законов. Русский избегает глубокого вмешательства в ход вещей.

С. 118. В области философии точкой прорыва нормирующей воли стал Кант. Кант поместил этику в сферу науки, лишил её характера учения и возвёл в законодательный ранг. С тех пор она не отражает действительность, а предписывает её образцы. Она больше не описывает, предписывает. Не доказывает, а указывает. Императив становится формой философии, этика становится законодательством. С Канта начинается цезаризм в этике, философская форма человеческого насилия…

Само познание Кант превратил из процесса отражения в акт учреждения. Нормирующая воля, которая преобразует науку в учение о том, что должно быть, есть рафинированная воля к власти. Но и это ещё не самое низкое в прометеевской душе. В её ещё более глубоком слое лежит собственно центральная и стихийная сила, страх. Это он диктует волю к власти, отчаявшуюся волю, заставляя её овладеть хаосом, вызывающим ужас. Человеку, разрываемому изначальным страхом, ничего другого не остаётся, как устремиться к власти над материей – или сдаться.

Никто из западных мыслителей так не чужд, можно сказать, ненавистен русским, как Кант; поэтому борьба против него и критика его воззрений – постоянная тема русской философии.

Русские являют собой полную противоположность римской культуре нормативов, на которой покоится прометеевская организация. Им не хватает правосознания, они не понимают смысла мирских законов. «Право – нечто такое, что, благодаря религии, должно быть ненужным», – гласит тезис славянофилов, выражающий общую точку зрения русских.

С. 122. Роковая беда русских в том, что они до сих пор не нашли государственную идею и государственную форму, которые соответствовали бы их сущности. В сфере государственности они оказались неудачниками больше, чем в какой-либо другой области культуры. Им понадобится ещё много времени, чтобы направить потоки своей политической жизни в регулируемое русло.

Особенно глубокое отвращение к навязыванию норм русские проявили в церковной области. Они охотно – и несправедливо – возлагали на жёсткую организацию римско- католической Церкви ответственность за упадок религиозности на Западе: мол, в уставах задыхается благочестие. Подобная точка зрения встречается у всех главных религий АЗИИ, особенно в буддизме, который лишь в Тибете создал церковную организацию, напоминающую римско-католическую – не на пользу чистому учению.

С. 125. Над всем творчеством Канта витает страх, как бы не впасть в заблуждение, подозрительность ко всем спонтанным порывам, пренебрежение к страстям, которые кажутся мутной трясиной.

Разум как начальник полиции в человеке; Бог как начальник полиции во Вселенной – вот мудрость Запада! Не было философа, больше презирающего душу, чем Кант. Он уважает лишь психологию мыслительной деятельности как теорию познания, но и она имеет характер полицейской науки, зорко следящей за пределами познаваемости.

С. 126. Западный человек сознательно жертвует своею стихийною силою, которая движет русскими, в пользу дисциплинирующей силы, которой движет он сам. На внешние раздражители он реагирует не всплеском чувств, а соображениями рассудка. Ощущения, прежде чем получить допуск, должны пройти через рассудок как контрольную инстанцию. Рефлексия превращается в рефлекс. В этом плане европеец производит на южного и восточного человека впечатление бесчувственного, расчётливого, сверхосторожного существа. Трагические причины этого мучительного искусственного состояния, постоянного напряжения и его нагрузки – не всегда осознаются.

Славянам часто кажется, что у прометеевского человека вместо души – чётко функционирующий часовой механизм, то есть нечто нечеловеческое.

Совсем иная душевная установка у русских. Не самообладание, а самоотдача; не напряжённость, а раскрепощённость. Эта ненормированность русской сущности отражается уже в живой смене ударений в русском языке, что сильно затрудняет его изучение европейцу. Русский с его изначальным доверием отдаётся течению жизни, не задумываясь. Он – антирационалист. Он даёт выход эмоциям в той мере, как они в нём возникают.

Русское сознание – это лишь исполнительный орган ощущений, а не их контрольная инстанция.

С. 128. (Недаром истерия верно считается расовой болезнью славян; они ей особенно подвержены).

С. 129. Русский определяет свою внешнюю жизнь изнутри. Он изливает своё внутреннее содержание в окружающий мир вне зависимости от того, как мир воспринимает его; это – выразительное мышление.

Ценность выражения для него выше ценности познания. Тезис «cogito ergo sum» – «Мыслю, следовательно – существую» (исходный тезис Декарта), совершенно неприемлемый для русского, столь же характерен для европейцев.

Не удивительно, что в Европе философия, со времен Канта, превратилась в науку о познании и сознании – вместо того, чтобы быть наукой о жизни и о бытии. Она стала неестественной и именно поэтому вполне подходящей для европейца, поскольку новая западная культура противоестественна природе и знает об этом.

С. 130. Русская философия с её глубочайшими прозрениями заключена в произведениях, которые по форме относятся к жанру литературы. (По словам Бердяева, величайший философ среди русских – Достоевский.)

С. 131. Императивная этика связывает прометеевскую культуру с римской и еврейской; отталкивание от подобной морали связывает русских с индусами и китайцами. Азиатская этика не повелевает – она рекомендует….Это этика добрых советов, а не суровых запретов. Нормативность, следовательно, не является существенным признаком морали как таковой, а лишь прометеевской морали…Прометеевский человек за всё на свете хочет быть благодарным самому себе, но не милости Божией. Это героизм, а не мистика. Русский же, с его самозабвенно отдающейся душой, занимает выжидательную позицию. Он не борется, принимает выпадающее на его долю. Даже свои гениальнейшие творения он воспринимает как милостивый дар Божий. Он всё получает от высшей превосходящей его силы.

С. 132. Беззаветности своей души русский обязан двумя дарованиями, которыми в такой степени не обладает ни один другой народ: это способность к языкам и мимический талант. Он усваивает иностранные языки не так, как европеец, а методом подражания. Он, как дети, учится не языку, а учится говорить.

Актёрское дарование русских – выше всех сравнений….Русские не играют свои роли – они живут в них с безыскусной естественностью. По сравнению с русским сценическим искусством европейское, даже с высшей точки своих достижений, кажется чем-то искусственным, даже дилетантским.

С. 134. Прометеевский человек, исходя из своего «точечного» чувства, обладает специализирующим видением; русский же, исходя из своего чувства всеобщности, обладает универсальным видением. Первый переносит своё изначальное переживание – противоположность между «я» и миром – во всю картину мира. Он не видит «органической целостности жизни» (Киреевский), а лишь единичные вещи, точки, в лучшем случае – сумму точек. «Точечное» чувство направляет взор на частности и прочно удерживает его….Из этого возникает основательность, но и мелочность, которая лишает широты кругозора и понимания единства бытия….К господству приходят только через разделение, к целостности – только через самоотдачу. Сущность европейца в духовном плане – анализ, в этическом – протест и борьба; сущность русского в духовном плане – синтез, в этическом – согласие и примирение.

Универсальность не есть что-то количественное. Она состоит не в том, чтобы знать как можно больше, а в том, чтобы видеть взаимосвязь вещей (наше выделение).

Универсальный человек не стремится к познанию всего, для него важнее познать самое существенное. Целостность открывается ему однажды и навсегда – в блаженный миг Божией милости.

С. 136. Истинная универсальность может процветать только в религиозно обусловленной культуре, потому что целостность является сущностью Бога… Суждение есть форма расчленения; средство же, при помощи которого человек может соприкоснуться со Вселенной, есть вера. – Прометеевская культура основана на числе. Галилей требовал измерить всё, что измеримо, и попытаться сделать измеримым всё, что пока не является таковым. Ту же самую мысль высказал Гоббс в своём почти бесстыдном изречении: «Мыслить – значит вычислять в словах». – Считать означает разделять. Статистика – подлинно европейская наука. Русским она столь же чужда, как и индусам или китайцам. Они не считают, они оценивают.

Прометеевский человек есть человек частного, специалист. Он виртуозный знаток в какой-либо одной узкой духовной области. В смежной с нею сфере он уже безграмотен. Он смотрит вглубь, но не вдаль. Он основателен, но ему не хватает широты натуры… Русский же… – человек универсального видения. Он схватывает взором целое, упуская при этом отдельные особенности; он склонен к небрежности, но знания образованного русского таковы, что могут простираться на области, лежащие далеко друг от друга. Во всём он усматривает внутреннюю связь вещей, кажущихся не связанными. Теология и антропология, религиозная философия и историческая наука для него не противоречат друг другу, а рассматривают с противоположных сторон один и тот же предмет.

С. 138. Прометеевскому человеку свойственно систематическое, русскому – открытое философствование. Первый, в своём недоверии, воспринимает отказ от системы как опасность, как дефицит основательности (отсюда, вероятно, происходит и боязнь творцов, изобретателей, не исключая безобидных дилетантов – наша вставка); второй, в своём изначальном доверии, – как освобождение от оков.

С. 139. В человеке, отдающемуся миру, любовь – скрытый источник познания….Мыслитель, охваченный космическим чувством, всегда начинает с периферии вещного мира, которая состоит из бесчисленного множества точек, и всегда устремляется оттуда к центру, который един для всех внешних точек. Он всегда у цели и в то же время никогда не достигает её. Он переживает сущность мира в виде спорадического мышления, а не посредством жестокого суммирования логических умозаключений. Настоящие книги Востока, собственно, не имеют конца, а просто обрываются (взгляните хоть в книгу «Химера и антихимера» на нашем сайте, написанную в конце XX века, ещё до знакомства с работой Вальтера Шубарта – наша вставка). Поэтому они обычно по объёму уступают европейским.

С. 140. В области музыки русского больше привлекают немецкие романтики, чем классики. Бах для русского слишком схоластичен, но Брамс, с его менее строгими музыкальными формами, находит понимание. Брамс вообще часто кажется очень славянским композитором, достаточно сравнить его симфонию «ми минор» с ми-минорными симфониями Дворжака или Чайковского!) Из всех европейцев русскому, пожалуй, ближе всего мистики с их бессистемной мудростью. Особенно – Бёме, Ангелус Силезиус, Баадер. В России были мистические секты, почитавшие в виде священного писания «Аврору» Бёме.

Изначальный страх – тайный двигатель прометеевской активности.Изначальное доверие – предпосылка русской созерцательности.

С. 148. Современный европеец мыслит предельно исторично по многим причинам, которые все имеют один корень – изначальный страх. Прежде всего из прошлого он пытается сделать уроки на будущее, выводя грядущее из случившегося. К прошлому он обращается, чтобы определить настоящее. Так он надеется защитить себя от неожиданностей и импровизаций. Всякий настоящий историк живёт убеждением, что незнакомое будущее можно свести к знакомому прошлому.

Удовольствие от нормирования тоже является скрытым мотивом исторического мышления. Нормирующий человек набрасывает свою «цифровую сеть» на прошлое, чтобы удержать его в ней. В прошлом тоже не должны зиять пробелы…. Иногда прометеевского человека толкает в историю робость перед данным моментом. Поскольку он не способен полностью отдаться чисто настоящему, он временами отдыхает в прошлом от забот о будущем. Тогда историческое мышление приобретает …характер бегства от действительности. Это свойство имела историческая наука эпохи романтизма.

Все эти побуждения чужды русскому. Его мышление неисторично. Культура конца и может быть только неисторичной.

Европейская историография сродни журналистике, русская же является составной частью философии и даже теологии. В первой события рассматриваются с точки зрения момента, во второй – с высоты вечности (наше выделение).

С. 152. Первое всемирно-историческое столкновение между прометеевским и русским мироощущением произошло в 1812 году. Европейские историки привыкли изображать события так, будто Россия, следуя своему коварному плану, заманила вражеские войска в глубь своей равнины на жестокую расправу морозами русской зимы. Однако это было не так. Уже на Дриссе русские намеревались укрепиться лагерем для обороны. Затем была настоящая оборона Смоленска, и Москву нив коем случае не собирались сдавать (Кутузов даже слово дал Растопчину!) Это типично европейское заблуждение, когда историки задним числом привносят в ход событий намерения, которые никогда не имели места (наше выделение). У них не укладывается в голове, как можно было пустить события на самотёк, вплоть до их счастливого исхода, как это сделали русские. 1812 год означает победу изначального доверия над изначальным страхом. Духовный склад, определяемый религиозной выдержкой, преодолел духовный склад действия по плану.

[Из комментариев к книге:] Группу Троцкого финансировали и летом 1917 года переправили в Россию на пароходе еврейские банкиры в США (Я. Шифф и др.), заинтересованные в продолжении действий русской армии против Германии; соответствующие предложения Антанта не раз давала большевикам. Ленина же вплоть до лета 1918 г. финансировали немцы, которым он обещал вывести Россию из войны. В этом контексте нуждаются в исследовании и убийство германского посла Мирбаха людьми Троцкого, и покушение на Ленина. (См.: Назаров М. «Уроки белого движения» // Заговор против России. Потсдам, 1993.)

С. 154. Метафизические культуры способны преодолеть и пережить технические культуры.

Этому есть и другие предзнаменования. В царской России самоубийствобыло столь же редким явлением, как в Индии или Китае; рождаемость же была довольно высокой, какой она остаётся и сегодня. Там, где жизнью правит изначальное доверие, экономические трудности не сдерживают инстинктивной рождаемости. В Европе, наоборот, самоубийства часты. За столетие число их увеличивается с той же закономерностью, с какой падает рождаемость, несмотря на то, что у европейского населения, по сравнению с русским, сегодня, как и прежде, более высокий уровень жизни. Изначальный страх – вот что бросает мрачную тень на источник жизни.

С. 156. Воззрение на жизнь как на войну всех против всех нашло своё научное выражение в учении Дарвина о борьбе за существование. Не случайно, что именно русский выдвинул обратный тезис. То был князь Кропоткин, который в своей книге (изданной на родине самого Дарвина, при этом Запад постарался её не заметить – наше вставка) «Взаимная помощь» (Лондон, 1902) отстаивает как раз идею взаимопомощи в человеческом обществе и в животном мире (см. на нашем сайте книгу М. Швецова «Химера и антихимера» – наше добавление).

С. 158. Общая театральность западной жизни настоятельно требует окутывать личное положение дел глубокой тайной. Европеец придаёт особо важное значение соблюдению служебной и профессиональной тайны. Горе проболтавшемуся адвокату, врачу, чиновнику! Русские же, с их более общинным образом жизни, испытывают гораздо меньшую необходимость скрывать свою личную жизнь. Служебная тайна нарушается у них легче и это порицается намного меньше, чем на Западе.

С. 161. Оставаться безучастным к чужому горю – это не нарушает западного правового принципа, но это – прегрешение против той идеи любви, которая владеет русским. Может быть, это поможет понять и то отвращение, которое питал к Западу Л. Толстой, увековечивший свои горькие наблюдения в рассказе «Люцерн». Может быть, отсюда станет понятным и Достоевский, писавший из Европы на Родину: «Через три месяца – два года как мы за границей. По-моему, это хуже, чем ссылка в Сибирь».

С. 164. Путешественники, не знавшие дореволюционной России, впадают в грубую ошибку, объясняя социальную задушевность русских новым государственным и общественным строем. То, что их восхищает, есть не коммунистическое, а русское в советском государстве. Это – не благодаря большевизму, а вопреки ему.

С. 167. Сущность русского братства не в том, что люди в равной мере чем-то владеют или что они равны, а в том, что они уважают равноценность друг другу.

С. 168. Русское отталкивание от власти – это огромное нравственное противодействие римским идеям кесаря и империи, которыми разъедены народы Европы, да и сами русские.

С. 170. [Из комментариев: Согласно левому изданию 1907 г. «Против смертной казни» (М., 1907), с 1826 по 1906 год в России были приговорены к смертной казни 3419 человек. Правда, многим удалось скрыться до осуждения, или они были помилованы. Террористы же в 1900 – 1910 гг. убили и ранили около 17 000 человек].

С. 171. Русский не впадает столь легко в обычную для Запада отвратительную привычку думать только о своём оправдании, отметать от себя вину и раздавать упрёки. Признать себя виновным зачастую становится для него потребностью и почти не стоит труда. Князю Мышкину у Достоевского стыдно за подлость других; его мучают угрызения совести за чужие пороки, и страдает он так, как если бы сам согрешил.

С. 173. Европеец считает недостойным послужить другому человеку ради него самого. Он служит делу, он выполняет долг. Русский же служит непосредственно людям, не из сознания долга, а из чувства братства. Если оно ему вдруг изменяет, он становится несостоятелен во всём.

С. 174. Русские открыли в кино возможности человеческого лица, а это значит – души. – А какая разница между Западом и Востоком в способе чтения книг! Европеец читает книгу, чтобы узнать, о чём в ней идёт речь. Русский читает, чтобы узнать что-то о себе. Для него написанное – лишь ключевые понятия, возбуждающие его душу. То есть книга для него – это способ самопознания, а не приобретение, присоединяемое к своему имуществу.

С. 175. С какой симпатией к Европе покидал Герцен царскую Россию, и как быстро улетучилась эта его восторженность в английской столице! Нечто подобное испытал и Гоголь в Германии.

С. 176. Впрочем, нельзя не заметить, что большевизм сильно культивирует в русских деловитость. С чисто русским размахом он даже перебирает с этим, как ранее – с чисто человеческим. Лишь по истечении десятилетий можно будет сказать, станет ли этот процесс для русских исцеляющим и приведёт к преодолению их недостатков – или к утрате их достоинств.

С. 177. Русское чувство братства не следует путать с понятием стадности. Русский – это не человек толпы, он высоко ценит свободу человеческой личности. Но его понятие о личности не совпадает с европейским, скроенным по образцам Рима и Ренессанса. Идеалом личности на Западе является сверхчеловек, на Востоке – всечеловек. Сверхчеловек стремится к возвышению из жажды власти, всечеловек стремится к расширению из чувства любви. Сверхчеловек соответствует направлению вверх его прометеевской культуры, всечеловек – широте своей души.

В опьянении возрастающего самодовольства пребывает сверхчеловек, в радости самоотдачи и возрождения пребывает всечеловек, проникаясь смыслом и глубиной жизни.

С. 178. Ранние предпосылки к общественной собственности были заложены в патриархальном укладе землепользования, а общине, в миру. Уже И. Аксаков и Герцен видели в этом форму хозяйствования всечеловека. Она свидетельствует о том, что у русских понятие частной собственности выражено менее отчётливо, чем у римлян и европейцев…Как человек души, русский оказал социализации вещного мира меньшее сопротивление, чем человек предметный. Но по этой же причине он сопротивляется и коллективизации души, а как раз в этом и заключается цель русского социализма – идея абсолютно не русская.

С. 178. Уже в сороковые годы прошлого столетия русские умы были заняты поисками наиболее совершенных форм общественного устройства. Они размышляли над проблемой, как увязать свободу отдельной личности с всеобщим единением. Они искали, по выражению славянофилов, «хоровой принцип» и находили, что в мире может быть осуществлена или свобода личности за счёт сообщества, или власть общего за счёт личной свободы. И тогда Хомяков нашёл спасительную формулу – категорию русской соборности как «синтез единства и свободы в любви». Русские поняли, что не уставы, а исключительно религиозное чувство, живая связь с Богом гарантирует прочность человеческого общества. Отсюда их предпочтение теократической формы. Только в опоре на божественную сторону своей души люди могут надеяться образовать истинное сообщество.

С. 184. Слово лишает чар и святости, профанирует; оно нарушает тайны мира. Гончаров описывает в романе «Обломов» слугу, который тайком декламирует стихи; и когда заставший его за этим занятием господин спросил, понимает ли он, о чём стихи, слуга ответил: «Барин, да кабы я их понимал, разве б это была поэзия?»

[Из комментариев: Это эпизод не из романа Гончарова «Обломов, а из рассказа «Валентин» (1888)].

Когда врач выдаёт рецепты или судья свои решения на общепонятном языке, они лишают себя части своего авторитета и влияния. Если каждому всё будет понятно, то каждый сразу увидит, как мало сути скрывается за всем этим. Благоговение относится к непостижимому.

С. 201. [Из комментариев к книге: В рамках антирелигиозной кампании в г. Свияжске большевики установили памятник Иуде, предавшему Христа. Присутствовавший при открытии памятника датский писатель Галлинг Келлер сообщал: «Местный совдеп долго обсуждал, кому поставить статую. Люцифер был признан не вполне разделяющим идет коммунизма, Каин – слишком легендарной личностью, поэтому и остановились на Иуде Искариотском как вполне исторической личности, представив его во весь рост с поднятым кулаком к небу» (цит. по Жевахов Н. Воспоминания. Москва, 1993. Т. 2)]

С. 217. Быть замученным и простить мучителям – не в духе западного человека.

С. 220. Римская Церковь так широка, что может внутри себя перенести духовный центр тяжести на Восток, не потеряв равновесия. В неё входит не только Иннокентий III, но и Франциск Ассизский, который был самым «русским» из всех европейцев (а что бы сказал В. Шубарт, если бы знал из работ Н.А. Морозова о том, что Иннокентий III есть хан Батый русскойистории? – наша вставка). (Его не раз сравнивали с Серафимом Саровским). И он жил в стране цезарей! Это оправдывает надежды. НА родине бедноты, в Умбрии и Тоскане, в крестьянских жилах течёт много славянской крови – от венетов, основателей Венеции, которые были славянами и, как русские, происходили из Карпат. В их крови продолжают действовать чары восточного ландшафта. Вот почему Достоевский, увидев крестьян Северной Италии, вспомнил о русском народе. «Русские, путешествующие по Италии, – пишет Любовь Достоевская в биографии отца, – бывают порой поражены, встречая в Центральной Италии тот же крестьянский тип, что и в России. Тот же мягкий и терпеливый взор, то же чувство отрешённости. Одежда, вид, манера повязывать на голову платок – совпадают полностью. Поэтому русские так сильно любят Италию».

С. 234. Женщина – смертельный враг большевизма, и она его победит. В этом мировое предназначение русской женщины….У нас есть серьёзные основания для надежды, что русский народ спасёт именно русская женщина.

С. 251. Герцен и Бакунин, основоположники русского анархизма, обычно рассматриваются как истинные представители западной ориентации («западники»). И в то же время они гораздо ближе к славянофилам, чем к какому-нибудь политическому направлению в Европе. Герцен тоже, как и Киреевский, был уверен в близком банкротстве Европы.

Как и Киреевский, Герцен увидел в русском мужике мессию, спасителя мира и живое олицетворение идеи всеединения, а Бакунин предстаёт как истинный славянофил, считающий, что смыслом русской мудрости должно быть отрицание Запада (наше выделение).

О любви Спасителя анархисты и не знают ничего. НО они едины со славянофилами в том, от чего надо спасать человечество: от Европы.

С. 258. Тот, кто хочет выдержать экзамен перед потомством, не должен жаждать аплодисментов своих современников (наше выделение).

С. 280. Возникает вопрос: не имеет ли ненависть к евреям и к немцам одни и те же корни и нельзя ли из сущности одного явления вывести заключение о сущности другого? Ведь евреев и немцев очень часто сравнивают друг с другом и – при основополагающих различиях – находят заметное сходство. Это отмечали Гёте, Богумил Гольц, Кюрнбергер и др.

С. 284. Столь же злополучен и тот сорт людей, в руки которых прежде всего и чаще всего попадает иностранец, очутившийся на немецкой земле. Это тип грубого фельдфебеля, который по окончании военной службы занимает гражданский пост….О том, какое впечатление производят немцы на иностранцев, наглядно рисует в своих записках врач Пирогов, называя немецкое чванство невыносимым.

Полная противоположность этому – русские. Кроме французов, пожалуй, ни один народ земли не был столь любим и восхваляем другими народами, как русские. Даже немцы – среди их друзей….Тёплая человечность русских вызывает к ним искреннюю симпатию у тех, кто их знает.

С. 289. С точки зрения человеческого типа, который превалирует в Германии на протяжении вот уже двух поколений, она представляется наименее христианской частью Запада. Личное и национальное высокомерие, презрение к свободе. Исключение душевности на почве предметной деловитости – всё это не христианские черты. Первым шагом немцев к нехристианской стране была Реформация (Наше выделение. В этой связи см. на сайте нашу работу «Беседы с внуком»). И чем больше с той поры немец познавал свою национальную сущность, тем решительнее он отвергал христианское учение как обременительное и чужеродное для себя….Он нехристианин в самой глубинной основе своего сердца, он собирательный образец нехристианских черт и сознаёт это.

Немец своей Реформацией оказал решительную услугу зарождению прометеевской культуры. С этого времени в северной части Германии, как нигде более, прометеевский человек развернулся в своём чистом виде.

Наследники готического идеала ненавидят самых бесцеремонных разрушителей этого идеала. Вот почему они сильнее всего ненавидят пруссаков (протестантов), гораздо меньше баварцев (католиков) и вовсе не питают ненависти к австрийцам.

С. 292. Англичанин испытывает сильную неприязнь к законодательному регулированию и прежде, чем издать какой-нибудь закон, он лучше будет обходиться постановлениями, принятыми в Средневековье. Он и по сей день обходится без конституции, без уголовного и гражданского кодекса…. В осуществлении правосудия самое главное – не законы. А судья, который принимает решение в каждом данном случае….Английская юстиция – это юстиция не норм, а прецедента. Судья здесь суверенен.

С. 301. В то время как русский приносит земное в жертву идее, англичанин приносит идею в жертву земному. (Дарвин и Спенсер сказали бы, что идею приспосабливают).

Английская философия заканчивается там, где начинается философия истинная. Англичане первыми и именно они, низвели науку до арифметики. Механистическая картина мира – это английское изобретение.

Англичанин – не художник, не мыслитель, не солдат; он – торговец. ОН не ищет ни славы, ни истины; он ищет добычи. У него нет идеала образованности. «Образованных» на Британских островах нет. Люди с высшим образованием не являются там особым сословием. Литература и наука там – не содержание жизни, а любительское увлечение, как рыбная ловля.

С. 302. Процесс обмельчания, смертельный признак мужских культур, развился в Англии наиболее глубоко. Безрадостная, серая жизнь ложится бременем на людей. Пуританство подавило музыкальность, которая около 1600 года начинала с многообещающих творений. Оно в течение поколений душило театральное искусство (как от этого страдал Шекспир!), а в церковной жизни затемнило мысль о спасении. Пуританский тип дышит духом Ветхого, а не Нового Завета. – Как, однако, походи пуритане и пруссаки – два краеугольных камня прометеевской культуры!

С. 308. Француз – человек разделяющего склада, как и немец, и англосакс. В нём – дух аналитика. Он не ищет, подобно русскому, всеединства. Вслед за Лютером, разъединившим Бога и мир, самый великий грех разделения совершил француз: Декарт разъединил душу и тело. Аналитичен и характер французского языка.

С. 309. Француз так же экономен, мелочен и малодушен, как и немец, он скуп и полон забот о будущем с никогда не ослабевающей потребностью в гарантиях. К друзьям он, может быть, относится щедрее немца, но русские масштабы и к нему неприложимы, это его лишь скомпрометировало бы. Гарпагон у Мольера – типично французский образ.

С. 314. «Моё искусство и моя профессия – жить», – сказал Монтень. Как прекрасна жизнь – вот житейская мудрость этой страны. Первое место здесь занимает право на жизнь, а не на труд, как в Германии. …Гедонизм,завладевший французами, представляет опасность как для них самих, так и для всего мира. …Он служит периферии бытия и забывает о центре – смысле жизни. … Тот, кто хочет только наслаждаться жизнью, не сможет её преодолеть (наше выделение).

Первым адвокатом души, которой угрожает опасность прометеевской культуры, был француз – Руссо.

С. 318. Француз – человек прошлого, но он не удерживает его только искусственно в своей памяти, а живёт им; он живёт так, как жил раньше. О новой истории и о сегодняшнем положении дел в мире он судит мерками 1789 года. Мировой экономический кризис представляется ему продолжением грехов и ошибок старого режима [до революции 1789 г.] Завершение революции, как ему кажется, покончило бы и с этим кризисом.

[Из комментариев к книге: Лига наций была создана в 1919 году победителями Первой мировой войны. …Как позже признал масонский автор, Лига Наций «была в сущности, масонским творением, и её первым президентом стал французский масон Леон Буржуа» (Mariel P. Les Francs-Masons en France. Paris, 1969.) В немецко-язычной «Еврейской энциклопедии» об этом «творении» сказано: «Лига Наций, созданная на мирной конференции в 1919/1920 гг. …соответствует древним еврейским профетическим устремлениям и поэтому стоит в определённой духовной связи с учениями и воззрениями евреев… Кроме специальных вопросов…есть две области, в которых судьба евреев формально связана с Лигой Наций: создание еврейского национального очага в Палестине и обеспечение прав меньшинств» (Juedisches Lexikon. 1930. Bde. I, IV/2).]

ИСПАНЦЫ и РУССКИЕС. 320. Испания, как и Россия, очень мало отражает прометеевскую культуру, скорее это её иногда открытый, иногда тайный противник. Поэтому Испанию нельзя противопоставить русскости в качестве представителя современного Запада. Более того – русские и испанцы стоят плечом к плечу как союзники, а сегодняшняя Европа – их общий враг. [Из комментариев к книге: В частях генерала Франко сражались около 80 русских эмигрантов (см. Яремчук 2-й А. Русские добровольцы в Испании. Сан-Франциско, 1983). Разумеется, с другой стороны, и СССР поддерживал красные интербригады, но «против прометеевской Европы» тогда выступал именно христианин Франко, а не богоборческие интербригады, которых демократические Англия и Франция тоже поддерживали деньгами, оружием, добровольцами и политической пропагандой.] …Кто мы есть по отношению к Европе? – вот вопрос, судьбоносный не только для русских, но и для испанцев. Этому вопросу Унамуно посвятил семь томов своих Эссе. …Оба народа быстро разрослись вширь на огромных просторах, создав империи небывалого размаха. И, наконец, роковым для них стало победное шествие прометеевского мира.

С. 322. Испанский ландшафт, за вычетом прибрежной полосы представляет собой выжженную солнцем пустыню с немногими, необычайно прекрасными оазисами, – это бесконечная равнина, сравнимая по протяжённости со степями России или даже с пустынями Средней Азии. Особенно это касается Кастилии; именно она, а не прелестная Андалузия сформировала душу испанца. Призрачность кастильского ландшафта, с его мерцающими световыми явлениями, увлекает его жителя за пределы горизонта – в бесконечность, приближая к сверхестественному миру. …Испанская культура столь же мало городская, как и в России. Испанец ведёт себя тише и немногословнее, чем любой другой южанин. Культуре конца свойственно молчание.

Всё – ничто, Бог – всё – вот основная мудрость Испании. Сердце испанца, как и русское сердце, – удобное место для вторжения иррациональных сил, наполняющих его горячностью или мрачностью.

С. 323. Технический прогресс испанцу не по душе. «Пусть другие изобретают! – обратился Унамуно к своему народу. – Я чувствую в себе средневековую душу и считаю, что душа моего отечества тоже средневековая, что она осталась верна себе, пройдя через Ренессанс, Реформацию и Революцию (1789), и хранит в себе духовное наследие прежних, так называемых мрачных времён». Испанцы, как и русские, народ не современный, да и не могут быть таковыми как носители культуры конца.

С. 324.Едва ли есть что-нибудь более сокровенное, чем испанская мистика: Тереза Авильская, Хуан де ла Крус, Молино; или испанская барочная живопись. …При Габсбургах испанская монархия приблизилась к теократии, как и русская – при Романовых.

С. 330. Испанская душа идёт по русскому пути. Она становится мессианской, пока надеется спасти земной мир для мира горнего; и она становится нигилистической, как только теряет надежду. Уже очень рано возникают апокалиптические настроения, тоска по концу мира. … Из апокалиптического помрачения вышла уже инквизиция. Она была испанским ответом на начало неиспанского эона. Она была грандиозной попыткой вернуть Европу силой на путь истинный. Методами нового времени она боролась за идеалы прошлого, став своего рода страшным судом в руках человека.

С. 332. Когда человек культуры конца становится атеистом, он тут же превращается в нигилиста, бунтовщика против Бога и мира. Он не просто проходит мимо церкви, а – поджигает её. Только в России и в Испании мир стал свидетелем организационного осквернения храмов. Только эти два народа вот уже в течение столетия пытаются выродиться в сборище нигилистов. Общим для них является насильственность, с которой они разрушают старое, насаждая на его месте новое или вообще ничего. Подобно русскому существует – форма, в которой согрешают отчаявшиеся рабы Божии.

[Из комментариев к книге: Был издан циркуляр министра внутренних дел П.А. Валуева (1863) о запрете украинского языка в учебных, научных и религиозных изданиях,… – но это было чрезмерной бюрократической реакцией на восстание польских сепаратистов, затронувшее и правобережную Украину, а также на поощрение украинского сепаратизма из-за границы. К концу столетия сей циркуляр канул в Лету: в 1903 г. с благословения Св. Синода было выпущено даже Евангелие по-украински.]

С. 333. Отсюда приверженность испанцев к черепу как символу смерти, радость при виде пляски смерти и торжественных похорон; viva la muerte испанских революционеров, звучащее как vive la mort Герцена. Смерти посвятил Филипп II свой Эскориал – самое грандиозное сооружение на испанской земле. … Скорбящая Мария – вот типичная испанская Мадонна, а не красавица с ребёнком на руках. Человек культуры конца смотрит на мир как на ничто.

С. 333. Есть два художника, которые обозначают в истории своих наций момент вырождения мессианизма в нигилизм: это Гойя и Верещагин. Они появляются на одной и той же стадии заболевания своих народов. По форме они реалисты, по содержанию своих творений – нигилисты. …Мастерами они становятся, когда изображают смерть и убийство. Гойя изображает расстрел испанских мятежников, Верещагин – казнь через повешение русских нигилистов, распятие древнерусских мучеников, убийство индийских сипаев.

С. 335. Испанская национальная идея родственна русской как никакая другая. … Испанское понятие общности – это не нация или гражданство, а Космос, Вселенная – самое широкое понятие, которым способно овладеть человеческое сознание. …Уже объединение Кастилии с Арагоном имело чётко выраженную целевую направленность – царство веры. Карл V [из комментариев: противник Реформации, стремился создать всемирную христианскую империю] чувствовал своё предназначение стать спасителем христианского единства; то был первый великий европеец. Всякий раз, когда сущность христианства в Европе была под угрозой, испанцы поднимались на его защиту: Доминик, Игнатий, Тереза, Изабелла обязала колонизаторов на вновь открытых землях пропагандировать христианство. … Армада своим возникновением тоже обязана религиозному импульсу. Она была оснащена для возвращения Англии в католичество.

С. 337. Между русскими и испанцами существует ошеломляющее сходство не только на периферии жизни, но и совпадение в душевном центре. …Миссия обоих народов заключается в том, чтобы свидетельствовать о сущности Божией в мире несущественного.

С. 338. Над прометеевским человеком нависает угроза с Востока, Юга и Запада. Да сгинет он в этих тройных объятиях.

С. 339. С Петра I начинается реакционное западничество, ориентированное на германские народы. Пётр, по словам Герцена, был первый «русский немец», а пруссаки для него – образец, особенно для армии.

С. 352. Бухарин требовал от нового коммунистического человека, чтобы тот отрёкся от любви к отечеству («Азбука коммунизма», с. 105). Но уже челюскинская эпопея (1934) вызвала бурю национального воодушевления. Сталин сумел его ловко узаконить: в своей телеграмме руководителю экспедиции проф. Шмидту он впервые использовал слово «родина». С тех пор понятие Советская Родина уже не исчезает из большевицкой общественной жизни.

[Из комментариев к книге: Гуманизм – понятие, первоначально обозначавшее идейную ориентацию в эпоху Ренессанса: от Бога к человеку, к возвышению его автономного значения. В эпоху Просвещения гуманизм уже означал превознесение человеческого над Божественным, а затем отрицание Бога. Советский гуманизм соответствует просвещенческому (и нынешнему западному) в атеистическом возвеличивании человеческого рода («Человек – это звучит гордо»! – Горький), но не соответствует ему в практическом отношении к свободе отдельного человека. В современном обыденном употреблении и на Западе, и на Востоке это слово затёрто до простого «человеколюбия».]

С. 358. Вот уже несколько десятилетий Европа переживает внутри себя глубокие душевные и духовные перемены. Прежде всего – крупнейшие события войны 1914 года… В ходе такого развития европеец будет всё больше приближаться к русско-восточному человеку, подобно тому, как, начиная с 1500 года, он всё больше уподоблялся еврею.

[ В Турции в результате сначала Младотурецкой революции (1908), а затем Кемалистской (1919-1923) к власти пришли буржуазные круги с левым мировоззрением, халифат был упразднён. Советское государство в 1920 г. первым признало кемалистов (лидер Кемаль Мустафа – Ататюрк) и в 1921 г. заключило с Турцией договор «О дружбе и братстве», оказав им помощь оружием и деньгами (более 10 млн. рублей золотом), а также отдав армянские территории, несмотря на происходивший там геноцид армянского населения. (Заметим, что вожди «младотурок», вырезавших в 1915 – 1916 гг. полтора миллиона армян-христиан, были масонами, а руководитель геноцида, Талаат-паша, в 1913 – 1917 гг. министр внутренних дел – был первым Гроссмейстером «Великого Востока» Турции; см. масонский словарь: Lehnhoff E., Posner O. Internationales Freimaurerlexikon, Wien – Muenchen, 1932. S. 1554, 1605 – 1606.)]

c. 362. В прометеевские времена науки развивались таким образом, что одна отделялась от других, при этом более молодая старалась отодвинуть в сторону старую, из которой вышла, полагая её излишней. От теологии отделилась философия, от неё – математика, от математики – точные науки, от них – техника. Так человеческий дух, полагая, что поднимается, опускался со ступеньки на ступеньку от Бога Небесного до земной материи. Наконец, полем действия завладела механика, наука о вещах, которая, исходя из мёртвой материи, стремится объяснить живое. (Как этот способ объяснения мира напоминает о последовательности библейских актов творения – вновь полное сходство еврейского и прометеевского духа!)…Прометеевский человек предпочитает механическое знание (химия, физика, астрономия), поскольку оно оказывает наименьшее сопротивление его властной разделяющей воле. Науки о жизни (биология, физиология и психология) он отодвигает на задний план, а если и занимается ими, то воспринимает их механистически. Наконец, науки об абсолютном (метафизика и теология) он с полным презрением ставит на самую нижнюю ступень в иерархии духа. Современный человек намеревается изменить эту субординацию. Сегодня господствуют науки о жизни, а механика отступает перед ними по всему фронту. …Мы спрашиваем – в чём тут дело с точки зрения психологии? Какие изменения должны были произойти в душе человека, чтобы он стал смотреть на мир не механистически, а виталистически? – Жизнь как форма бытия содержит в себе некий иррациональный фактор, который признаёт и подлинная биология. Это проявляется только в индивидууме. Его индивидуальные вариации не поддаются математическому вычислению. Следовательно, если человек воспринимает себя и мир как живой организм, значит, страх перед тёмными сторонами бытия и желание регулировать их должны отступить на задний план, а благоговение перед Вселенной и её загадками должно возрасти. … Зарождается смутное признание существования вечных ценностей и истин. … Только поэтому история духа оставляет впечатление, что путь духа ведёт через кладбище истин.

Прометеевский человек в своей предметной деловитости превратил и душу в вещь и стал культивировать психологию без души.

С. 365. Что означает открытие бессознательного? Только то, что человек сужает границы своих познавательных возможностей. Он начинает понимать, что рассудку не по силам заглянуть во все уголки инстинктивной жизни.

С. 366. Медицина ещё несколько лет назад хвасталась, что может придать «правильное» положение любому органу в полости живота. Теперь же выступает тип врача, возвращающийся к взглядам Парацельса [из комментариев: Парацельс – швейцарский врач, алхимик и философ, сблизивший медицину и химию и считавший главным лекарством – «внутреннего врача», т. е. естественную силу природы, которой надо лишь помогать] и скромно утверждающий: natura sanat, medicus curat (врач лечит, излечивает природа – афоризм древнегреческого врача Гиппократа). «Благоговение перед природой и уважение ко всему живому навсегда останутся религией истинного врача», – пишет Лик. Это уже не гордыня прометеевского человека. Ярким выражением угасающей врачебной самоуверенности врача является терапевтический метод Удено в психиатрии – простое наблюдение за болезнью с безвредным мнимым лечением, в целях внушения.

С. 366. Современный врач вновь имеет дело с больными людьми, а не только с болезнями. То есть этим он преодолевает подход предметно-деловитого человека: лечит не только больные части тела, но и видит в больном органе симптом общего расстройства организма. … Другими словами, он перестает быть и человеком разделяющего склада. Учёный специалист начинает постепенно терять свой вес, и всё больше ощущается необходимость в (универсальном) домашнем враче. Короче – врач отделяется от функции техника и приближается к функции священника.

…Картина мира меняется, потому что меняется душа. Картина мира всегда – зеркало души (наше выделение).

Новые идеи вызревают в немногих выдающихся головах, новая религиозность зарождается в немногих открытых сердцах – тихо и в стороне от повседневной суеты и шума. Так всегда бывает в поворотные времена. Новое, прежде чем добиться всеобщего признания, является смелым стилем мышления и ощущения небольшой духовной элиты, страдающей от этого до тех пор, пока оно не перестанет быть новым. Собираются лучшие, они ищут последователей. В резком противоречии с ними находится жизненная практика современности, которая ничего не хочет знать о благоговении, доброте и любви к ближнему, открыто исповедуя бесправие и насилие. … В то время как обречённая на смерть европейская культура погружается в закатную мглу, далеко на горизонте брезжит утренняя заря иоанновского эона. Совпадение противоположностей. Картина межвременья!

С. 369. Точные науки пришли к неожиданному открытию, что мир становится тем сложнее, чем больше разум разлагает его на составные части. За каждой разрешённой загадкой возникает множество новых нерешённых проблем, к примеру в новейшей физике число постоянных растёт быстрее, чем включение в закономерные зависимости того, что раньше принималось за постоянное. … Выясняется, что они [законы природы] лишь умозрительные конструкции, функции без объективной обязательности, мифы прометеевского человека. «То, что мы именуем законами природы, есть сумма методов, которые мы придумали для овладения вещами с целью поставить их на службу нашей воле» (Бутру «О понятии закона природы в современной науке и философии»).

С. 370. Провалилась и попытка бунта против смерти и болезней. Ещё совсем недавно медицина хвасталась, что она всё больше теснит инфекционные заболевания. Сегодня становится несомненным, что число других заболеваний – раковых, сердечных, нервных и психических – растёт в той же мере, в какой снижаются инфекционные. Меняются лишь формы заболеваний, но не их воздействие. Создается впечатление, что органическому миру ниспослана определённая мера страданий, без которых он не может сохранять равновесия.

Войны тем страшнее, чем они реже.

С. 371. Он [прометеевский человек] видит себя жертвой созданного им же технического аппарата и заорганизованности. Иными словами: механизмы становятся автономными. Они становятся демонами. В них вновь возрождается тот иррациональный элемент, который прометеевский человек считал окончательно устранённым посредством механизации.

Машина отнимает у человека работу, организация отнимает у него свободу, и обе вместе отнимают у него власть. Сто лет назад человек верил, что машина будет ему служить так же, как служил раб античному человеку, будет высвобождать ему время для достойных творений духа. …Мир техники втянул нас в свой собственный ритм, который не совпадает с природным ритмом, а просто гонит нас сквозь жизнь.

С. 373. Человек находится во власти не только машины, но и организации. Чем необходимее, строже и всеохватней она становится, тем больше угрожает произвол со стороны её управления. Да и правовое мышление задыхается в массе, в избытке людей и норм. Вместо ожидавшейся безопасности и предсказуемости бытия современный человек видит вокруг себя демонические силы, с которыми уже не может справиться.

Технический аппарат всегда с силой устремляется к тому состоянию, на которое он рассчитан. До Тридцатилетней войны армии собирали для того, чтобы вести войны. Сегодня войны ведутся потому, что существуют (постоянные) армии. Отсюда нарастающие в последние десятилетия трудности в локализации конфликтов. Военная машина, однажды запущенная в ход, уже не останавливается там, где этого желает человек. Она следует своей собственной логике, а уже не приказу человека. В один прекрасный день она – «по техническим соображениям» – втянет-таки его в величайшую окончательную катастрофу, хочет он того или нет.

С. 374. Прометеевская Европа стоит перед дилеммой: или вооружаться до зубов, что ведёт к войне, или разоружаться, что ведёт к массовому увольнению рабочих – и к большевизму. То есть у Европы есть выбор только между разными формами своего крушения.

С. 376. Отрицая сущностное различие между человеком и машиной, душой и вещью, нельзя оставаться господином вне пределов материального мира. Прометеевский человек искал свободы посредством власти над материей. Однако в результате материя приобрела власть над ставшим несвободным человеком. Он гибнет от ложного понимания свободы. Свобода – это не состояние господства, а аскетическое состояние. Свобода – не власть, а отречение, отказ от материального.

С переходом из готической эпохи в прометеевскую, из гармонической культуры в героическую – человек повторил библейское грехопадение. Он пожертвовал райским миром ради того, чтобы быть как боги, и в конечном счёте увидел себя рабом труда.

Прометеевский человек начинает предчувствовать свою гибель. Он бежит от размышления, от тишины. Он бежит к опьянению, удовольствиям, работе, бежит в толпу. Только бы не быть свободным, только бы не чувствовать ответственности! Лучше послушание и рабство! Он не просто раб, он хочет быть им.

С. 379. Обновление человечества возможно только из глубины страданья. Менее всего воздействует учение, несколько больше – пример, а более всего – нужда.

Дальновидные умы сегодня тяжко страдают от того, что их предупредительный глас не достигает политиков. Безнадёжно ослеплённые власти затыкают рот мудрецам. Вот и вновь, как уже часто бывало, трагедия пророков в том, что они, предвидя грядущую беду, не могут её предотвратить, а трагедия политиков в том, что они не видят беды, которую сами творят. Бессильные пророки, ничего не подозревающие короли! (наше выделение).

С. 380. В угасании заключена не только боль, но и благость смерти, поскольку она уже беременна грядущим. Взаимосвязь смерти и любви проявляется в XX веке в судьбе целого поколения. А потому Европа не должна чувствовать себя только жертвой.

С. 382. Русских надо отвоевать для мирской жизни, примирить их с миром так, чтобы они больше не желали его конца. А европейцев надо отдалить от мира, чтобы они не потерялись целиком в мелочах преходящего. Русский должен стать деловитее, а европеец – добродетельнее. Русскому следует чуть сконцентрировать своё чувство всеединства, а европейцу – расширить своё «точечное» чувство. Первому надо снова видеть и почитать землю, второму – небо.

С. 384. Современная Европа – это форма без жизни. А Россия – жизнь без формы. В первом случае душа покинула форму, оставив лишь пустую оболочку. Во втором – жизнь взорвала прежние стеснительные формы, но новой пока не обрела. … В главных вопросах бытия европеец должен брать за образец русского, а не наоборот. … В этом смысле Достоевский требовал, чтобы каждый житель земли прежде всего стал русским.

Прометеевский человек уже отмечен печатью смерти. Да явится иоанновский человек!

Источник:  rustarts.ru